Иван Дроздов - Голгофа

И они разошлись по своим маршрутам.

Нина Ивановна без труда нашла на Литейном проспекте дом с позолоченной вывеской «Банк Strit Boul». Глухая дверь и никакого подъезда, никакого указания на движение людей. Захватила пальцами висевшее над вывеской массивное медное кольцо и, как наказывал Вася Трахтенберг, ударила три раза. Ожидала минуту, две… Тишина. Она повторила удары. И снова тишина. Отступила на шаг, осмотрела дом — небольшой, трехэтажный особняк.

Не знала, что ее внимательно разглядывают во встроенный над дверью оптический прибор, изучают. И когда она уже хотела уходить, дверь стремительно распахнулась:

— Вы к нам?

— Да.

— Представьтесь, пожалуйста.

Нина назвала себя, и ее пропустили.

Показали на дверь, вписанную заподлицо в стену; виднелась одна костяная ручка.

За столом, уставленным телефонами, компьютерами и множеством каких–то электронных приборов, сидел худосочный с длинной шеей и слабой грудью дядя непонятного возраста. Нину поразили его глаза: они были очень большие, широко открыты и на белых выпуклых полях, независимо друг от друга, плавали маленькие, черные как ночь, окружья. Как раз в это время в России с подобными рачьими глазами был министр иностранных дел; он вот так же бессмысленно таращил на всех белки и походил на существо, упавшее с другой планеты; или могло показаться, что он сильно кого–то боялся.

С первых же его слов Нина поняла, что умом Сократа этот дядя не обладал.

— Вас как зовут? — спросил он.

— Нина Ивановна.

— Хорошо. Вася Трахтенберг нам звонил и тоже говорил, что вас зовут Нина Ивановна. А еще он говорил, вы все знаете и можете сказать, где и за что нас могут зацепить. У нас тоже есть такой человек — Сергей Качалин, но у него мозги пошатнулись, и он запутался в цифрах: ничего не может сказать, а только делает страшное лицо и нас пугает.

Нину забавлял ее новый начальник; она не сразу могла заключить, серьезно он с ней говорит или у него манера такая прибавлять некоторую театральность в свою речь; и так же нелегко было уловить природу его акцента — кавказский ли он человек, или еврей, но евреи лишь старые и местечковые так говорят, а современные уже давно говорят, как все нормальные люди; этот же еще не старый и живет в Петербурге — откуда же у него такой стиль и такая манера выражаться?

«Пучеглазый» — так его сразу же окрестила Нина — раскачивал большую голову на тонкой шее и будто бы пытался еще что–то сказать, но забыл и не мог припомнить. Какие–то движения производил толстыми бледными губами, глаза еще дальше уводил под верхние веки, а нижнее поле белков уже светилось, как у слепого, и оттого казалось, что ему сделалось плохо и он вот–вот станет валиться со стула. Нина спросила:

— Вас как зовут?

— Гиви Шахт. Немного странно, но так уж… Гиви Шахт.

И неожиданно добавил:

— У вашего отца неприятности.

— У моего отца?

— Да, у вашего. Не у моего же! Моего, слава Богу, нет, и мамы нет, и я потому не знаю, почему я Гиви и почему Шахт. Родился я в деревне, в Рязанской области, и мой папа был священником, может, потому я Шахт. В Москве много сейчас шахов и шохов. В думе есть Шохин, в правительстве всем заправляет Шабдурасулов, а в суде — Шахрай. Там только один не ползает, а летает по небу — это генерал Лебедь. Он тоже наш, но почему–то Лебедь. Остальные ползают и шипят. И что же с того?.. Многим не нравятся люди с шипящими фамилиями, но если они умные, так что же? Как я уже вам сказал, я тоже Шахт — не убивать же меня за это! Мой дедушка был Шойхет, но он еще не был раввин, то есть священник, и отец решил, что Шахт лучше. В шахтах добывают уголь, шахтеров у нас любят, самый почетный человек на свете был шахтером, это Стаханов, может, слышали? Но я вас заговорил, а вам надо работать. Вася звонил и сказал, что вы будете работать до тех пор, пока мы не узнаем, какая бумага что означает. Он говорил вам так?

Нина повела плечом.

— Извините, но я хочу знать, какие неприятности у моего отца?

— Какие? Вы спрашиваете — какие? Директором завода кто работает, я или он? Триста миллионов рублей в месяц кто получал? Может, я получаю?.. И что же вы хотели? Такую кучу денег нельзя загребать вечно!.. Пусть бы он брал, но ведь рабочим не платил зарплату. Это же треть миллиарда! А миллиарды у нас получает один Черномырдин, да еще человек пятьсот около него. Да те ребята, которые сидят в кремлевских кабинетах. Больше так–то уж много никто не получает. Ну и вот… Однажды утром собрались женщины и заперли вашего папу в кабинете. Они его спрашивают, почему их мужьям восемь месяцев не платят зарплату? Если бы мне восемь месяцев не платили деньги, я бы тоже собрался и запер. Но вы не делайте большие глаза: я скажу Сапфиру, и он его вытащит.

— Кто это — Сапфир?

— Вы не знаете, кто такой Сеня Сапфир? Хорошенькое дело. Приехали к нему работать, уже получили от него деньги, а не знаете… Хорош и Вася Трахтенберг. Ничего не сказал. Так я вам скажу: Сапфир — это магнат! Уже такой магнат, что позвонит в Москву и ваш папа будет чистеньким. Вы только работайте. Вот вам ключи от трех комнат — там все бумаги.

Гиви достал из ящика стола ключи и подал Нине.

— У нас есть бухгалтер Сергей Владимирович, он все объяснит.

Склонился к переговорному аппарату, позвал Качалина.

Магнат Семен Львович Сапфир не любил общества, не ходил на рауты и презентации, но он обожал жену свою, женщину совершенно исключительных достоинств Ирину Михайловну Еремееву, сохранившую свою девичью фамилию. При женитьбе он хотел взять ее фамилию, как это сделал недавний хозяин города Толя Филькинштейн, ставший после первой женитьбы Субчиком, — тоже фамилия! — но и все же! Простая и не очень понятная. И, попробуй, разберись, какой он национальности. Сеня не переменил. И была на то серьезная причина: собирался он с отцом и матерью переехать на родину своих предков. Там бы фамилия Еремеев была неуместной, торчала бы, как перо гусиное в черной отцовской шляпе.

С сыном от первого брака двенадцатилетним Романом отношения были сложные. Он с самого рождения любил его какой–то исступленной любовью, ловил каждую минуту, чтобы поиграть с ним, погулять или сводить в детский театр, зоопарк или кино, однако, по мере того как Роман вырастал, их отношения менялись, отец все чаще был вынужден отказывать в просьбах сыну, а подчас раздражался и готов был его ударить.

Была у него еще и падчерица Александра, взрослая дочь Ирины Михайловны. Но сейчас она находилась в Дамаске, где у них, как и в Тель — Авиве, был собственный дом.

Сапфир мало говорил по телефону; он все больше лежал на диване и смотрел французские альбомы, где представлялись обнаженные женщины, мужчины и всякие пикантные положения.