Иван Дроздов - Голгофа

Плохо лишь, что в голове шумит и болезненно отдается в висках, слышит он упругую пульсацию крови, но к этому можно привыкнуть, — не надо только бояться.

«Стоит ли мне расставаться с этим спасительным, услаждающим жизнь средством? Нужно ли было соглашаться на поездку в Питер?.. У нее, видишь ли, там дело, а я ее сопровождай…»

Огонек подрагивал и слабо мерцал над дверью, вагон покачивался, на стенах метались блики от станционных огней или от луны, то вылетавшей из–за леса, то скрывавшейся за облаками; и все двигалось, дрожало, и будто бы даже жаловалось на что–то — глухо, надсадно стонало.

Нина спала безмятежно, а Николай Васильевич хотя и дремал, и погружался в забытье, но сон его был некрепок, все время прерывался кипящими в голове думами. Он вспоминал, когда вот так же с Ниной и в таком же специальном купе на два лица со столиком, чаем, конфетами он не однажды ездил в Ленинград и за границу — в Германию, Чехословакию, Италию… Нина нужна была для заключения контрактов, взаиморасчетов. Она на память знала все финансовые возможности комитета, могла сравнивать цены на оборудование, могла судить о классе машин, потребностях наших типографий. Свирелин вначале оставлял с собой в купе помощника, который так же бывал с ним во всех поездках, но однажды Нина сказала: «Я хочу ехать с вами, а Морозов пусть идет в другое купе». И это ее заявление было так просто и так естественно; она не стеснялась начальника, и ей доставляло удовольствие за ним ухаживать. А еще Свирелин подозревал, что Нина не хочет, чтобы они с помощником выпивали в дороге, и за это министр на нее не обижался.

Петр Трофимович Грачев — душевная рана, вечная боль Свирелина. Их знакомство, а затем и дружба возникли в самом начале председательской карьеры Николая. Как–то один московский писатель принес ему только что изданный роман:

— Вы посмотрите, какие книги печатают на Украине.

Свирелин книг не читал — некогда было, но эту, с интригующим названием «Егоров пласт», решил прочесть. Пораньше лег в постель, раскрыл книгу. И читал всю ночь, не мог оторваться. Поразили его в этой книге все: и язык, целомудренно чистый, светлый, и сюжет, и хитро сплетенная композиция. В нашем веке литераторы стали утрачивать искусство плести увлекательный сюжет, пишут неинтересно. Даже Леонид Леонов в беседе с ним как–то признался: у моих книг будет десять тысяч читателей, не больше. У меня есть недостаток, с которым я ничего не могу поделать: вялость сюжета и композиции. А вот этот писатель с неизвестной ему фамилией Грачев написал роман интересный. Поразила Свирелина и другая сторона, может быть, самая важная: автор ворошил «еврейскую кучу». Это в литературе последних десятилетий было абсолютно запретной темой. Еврея трогать нельзя — тотчас же тебе пришьют ярлык антисемита. А это уж клеймо на всю жизнь, с такой метой не пустят никуда, и даже друзья будут бояться тебя, как прокаженного.

Позвонил писателю, давшему ему книгу:

— Как живет он там на Украине, этот автор?

— Да он живет у нас, в Москве. В Донбассе работал несколько лет собственным корреспондентом столичной газеты, там и собрал материал для книги. За этот роман его выставили из редакции. Вы бы ему подыскали что–нибудь.

Свирелин долго молчал. «Надо же! — думал он. — Устраивать такого человека. Да его, небось, и все критики московские знают». Спросил писателя:

— О нем в газетах кто–нибудь писал?

— Там, на Украине, его роман рвут в клочья, печатают разгромные рецензии, а у нас… пока тихо.

— Ну, ладно. Пусть он ко мне зайдет.

На следующий день в конце рабочего дня к нему пришел Петр Грачев; совсем еще молодой, крутоплечий парень. Сутуловатый, с длинными тяжелыми руками, он неспешно шагал по ковру и чем–то напоминал медведя. На вид ему было лет двадцать пять.

Свирелин его спросил:

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

— Вон как! А на вид не скажешь. Вы журналист?

— Да, но в газете работать не буду. Хватит! Набегался, как заяц.

— Чем же будете кормиться?

— За деньги, полученные за роман, купил дачу, завел пасеку, разбил хороший сад, огород, построю большие теплицы — проживу.

— Есть ли у вас дети?

— Да, у меня жена, четверо детей.

— Ну вот, их одевать и кормить надо. Много денег понадобится.

— Мед буду продавать.

— А у вас сколько ульев?

— Пока десять. С ульев налог не берут, дело доходное.

Отвечал весело, уверено. Большого начальника не стеснялся. Может, впервые с министром говорит, а не робеет. Свирелину он понравился. Грачев как бы отвечал на вопросы, которые не раз возникали и перед ним: что будет делать в случае крушения карьеры? Чем кормиться, как жить?.. Ответа не находил и было ему жутковато представить себя на улице без должности, без рекомендаций, а, может, еще и без партийного билета. С ними–то, большими начальниками, такое случается.

Продолжал расспросы, — не очень деликатные, но слишком уж хотелось знать внутренний мир собеседника, его психологию и жизненную философию. К нему нередко являлись так называемые борцы за права человека, диссиденты, авторы всяких подпольных изданий, пасквилей на советскую действительность, но то были евреи, любезные всяким забугорным голосам, западным газетам, радио, — с теми было все ясно: явные и скрытые враги режима, жаждущие реставрации капитализма в России. С ними возились как с младенцами, боялись обидеть, задеть неловким словом, всячески юлили перед ними, каждый старался показать, что он–то против них ничего не имеет, но там, наверху, — требуют. Расставались, довольные друг другом: я тебя не трону и чем возможно помогу, а ты уж меня того… не выдавай тем, забугорным голосам, которые на весь мир ославят — и бюрократом обзовут, и ортодоксом, а то еще и прямо скажут: «дурак» или «идиот». Бьют они больно, частенько и наповал.

Боялся этих молодцов и Свирелин.

Этот же — другого сорта. Защиты у него нет. Он русский, но в России не хозяин. Положение русского у нас еще Есенин верно подметил: «В своей стране я словно иностранец… Под чужую песню и смеюсь и плачу».

— Вы писателя такого — Шевцова, знаете?

— Как же! Читал его роман «Тля». Смелый мужик! Один против такой своры пошел.

Свирелин дальше в эту тему не углублялся. Жалел, что затронул щекотливый национальный вопрос. Боялся, как бы Грачев не стал развивать его.

— Жена ваша работает?

— Да, она младший научный сотрудник в Институте биохимии.

— Ну вот, младший сотрудник. Зарплатишка–то, поди, рублей сто сорок.

— Сто тридцать.

— Вот… сто тридцать. А есть–пить надо. Вы член Союза писателей?

— Нет, меня не примут.

— Почему не примут? Вы же роман написали?

— Написал, да он шибко не нравится этим… ребятам. Их там процентов восемьдесят. А в приемной комиссии и того больше.