Нина Строгая - В аду

Калиста обнимала ее, поглаживая по голове, не зная, что и придумать, как помочь в таком горе.

– Надо спрятаться! – резко отстранилась Анна и взглянула на Калисту безумными глазами. – Надо придумать, где спрятаться, где ему точно не придет в голову искать меня.

– Может быть, старое кладбище… – тихо, с надеждой предложила Калиста, – там есть несколько фамильных склепов…

– Да! Правильно! Фамильный склеп! Я посижу там какое-то время, а ты потом вернешься за мной, верно? Он подумает, что я сбежала. Ты скажешь ему, что я сбежала! Сразу, как только вышла от тебя тогда, и что я далеко-далеко уже где-то… уже за много-много миль отсюда. И тогда ведь… ведь он же не будет, не будет? Ведь не погонится же он за мной?

И Калиста, хоть и неуверенно, но кивала в ответ.

– А даже если и погонится – это же прекрасно! Я же буду в безопасности! Я же буду в склепе! Боже мой, боже мой, Калиста! И сколько я смогу там выдержать?! – не в силах уверовать в эту свою спасительную идею, продолжала Анна, и то хватала Калисту за руки, то себя за голову. – И ты ведь не выдашь меня, дорогая?! Милая моя, Калиста, никогда не предашь меня, правда?!

И уже предчувствуя свой скорый конец, новую кровавую развязку, обязанная и преданная госпоже Калиста в доказательство неизменной своей верности сильно сжимала ледяные руки баронессы.

Так они и решили, и баронесса спряталась на старом, почти заброшенном уже кладбище: в темном, покрытом плесенью и паутиною склепе, в надежде, что через день-другой за нею вернется Калиста и скажет, что никто за нею не гонится, что все это просто злая шутка и что молодому барону Харшли нет до нее никакого дела…

Нельзя сказать, что Кестер, примчавшись в замок Анны и увидев, что никто, как обещалось, не встречает его песнями радости и праздничным обедом, а сама хозяйка уже давно отсутствует, сильно расстроился, – нет! – потому как великое возмущение его, явившееся следствием указанного события и тут же сменившееся безудержной яростью, не имело границ.

Немногочисленная охрана обнищавшей вдовы, наслышанная о жестоких подвигах барона, без какого-либо сопротивления пустила его внутрь. И Кестер уже было хотел разнести жилище баронессы и все, что в нем находилось, не оставив камня на камне, а в жилах населявших его людей – ни капли крови, но, увидев бросившихся пред ним на колени, скулящих от страха слуг и невменяемого, полумертвого старика, скрючившегося у камина, решил – не из жалости, конечно, – что успеет расправиться с ничтожными созданьями в любой момент.

Ни на секунду не поверив в то, что Анна могла находиться где-то уж очень далеко, за последующие несколько дней Кестер прошерстил всю округу – врывался в каждый дом, даже в самую жалкую лачугу. «С нее, хитрюги, станется», – подстрекал сопровождавший барона Гриффит.

Не остановили Кестера и двери церкви, куда во время службы он бесцеремонно и шумно ввалился, бряцая оружием. Тогда, с наигранной смиренностью преклонив колено перед алтарем, барон грубо, за шкирку, утащил служителя в исповедальню и там, угрожая кинжалом, выпытывал нужные сведения.

Обыскав близлежащие земли, Кестер намеревался проехаться в город. Однако, осознав вдруг, что в охотничьей горячке совсем позабыл о хижине Калисты, изменил свой план.

– Старая ведьма наверняка что-нибудь знает. Ты видел, как они шушукались и обнимались тогда с твоей красавицей? – спросил Гриффит.

– Такие странные, теплые отношения, – задумчиво произнес Кестер, – его острое чутье подсказывало: еще немного – и они поймают беглянку, и с новой силой вспыхивала в нем страсть.

Распахнув ногою дверь, Кестер влетел в дом Калисты, которая уже давно ждала своего убийцу. Схватив несчастную за волосы, барон вытащил ее во двор и швырнул на землю.

– Если скажешь мне правду, я убью тебя быстро, – свирепо глядел он на съежившуюся у ног его женщину.

– Я уже так много сказала. Навлекла столько бед, что мне пора умереть, – ответила она тихим, спокойным голосом. – Нет, барон, больше ты ничего от меня не услышишь.

– Сожгите ведьму, – задыхаясь от ярости, приказал слугам Кестер.

– Жестокий, порочный мальчик, помни: так же, как я, вскоре будет гореть твоя душа в аду! – извиваясь в огне, вопила Калиста.

Но эти ее угрозы не могли проникнуть в искалеченное сознание Кестера и ничуть не пугали его, поскольку он твердо верил – был убежден – в том, что уже побывал в аду и если уж, пускай даже посредством нечистой силы, выбрался оттуда, то больше никогда не вернется обратно. Ко всему прочему, Кестер считал, что вершит справедливый суд и, быть может, именно для свершения этого суда он и вернулся из преисподней: ведь уничтожая врагов, он отстаивал не только свои достоинство и честь, но и корону, и герб государя. А женщина, что корчилась сейчас в огне… так ведь она – виновница всех бед, она – и есть главное зло. Сама «заварила всю эту кашу», своими страшными наговорами до полусмерти напугала старого барона Харшли. Нееет, Кестер не боялся проклятий и, как обычно, упиваясь агонией жертвы, а после – тем, как объятая пламенем, она стремительно превращается в головешку, вновь отдавался ни с чем не сравнимому, дьявольскому удовольствию. И там, в нем, будучи полностью забранным, поглощенным – на пике блаженства – извергал с дрожью соль.

– Ты поражаешь своей изобретательностью, друг мой, – с восхищением глядел на Кестера Гриффит, когда по окончании казни тот собственноручно раскладывал по всему двору капканы.

– Будем проверять это место несколько раз в день, – тихо ответил барон. Он был уверен в том, что Анна обязательно вернется, забыв об осторожности, оплакать останки подруги.

И Кестер не ошибся.

Прошла неделя с того момента, как баронесса затаилась в сыром, холодном, гулком склепе. Несмотря на то, что лето еще не закончилось, погода стояла прохладная, почти что осенняя, поэтому уже в первый день пребывания в жутком убежище Анной овладела лихорадка – мех не спасал, а огонь баронесса не разводила из боязни быть немедленно обнаруженной. Посему довольно скоро мрак усыпальницы, предчувствий, угрызений мрак совершенно одолел коченеющую заживо Анну, и она уже не могла, не выдерживала сидеть на одном месте и бездействовать. И в один из вечеров, когда до нее долетели пригнанные воздушным потоком отголоски плача и стенания и… будто бы даже запах дыма от костра, баронесса с великою мукой выждала еще одни сутки и выбралась из укрытия. Как и предполагал Кестер, без лишних раздумий, сомнений Анна направилась к дому Калисты, и то, что баронесса увидела, когда вошла на двор, повергло ее в трепет и отчаянье.

Проклиная жестокое сердце Кестера, Анна сняла плащ и похожее на монашеское покрывало со своей головы. Темные, почти черные волосы крупными кольцами упали ей на плечи. Опустившись на колени, Анна расстелила покровы на земле и бережно принялась собирать в них обугленные останки, которые затем аккуратно завернула, перевязала найденной случайно в траве толстой, грубой веревкой. После чего она склонилась над свертком и зарыдала горючими слезами. Сгущались сумерки, резко завывал ветер и жалобно блеяли в своем загоне голодные овцы. Внезапно Анне почудилось, что где-то совсем рядом хрустнула ветка. Анна вздрогнула, вскочила, подняла оказавшийся довольно тяжелым сверток и, озираясь по сторонам, быстрым шагом пошла прочь со двора. Но в какой-то момент – ведь, естественно, баронесса совершенно не глядела под ноги, – острые стальные челюсти с лязгом сомкнулись на ее лодыжке. Анна вскрикнула, согнулась пополам и рухнула на землю – застыла на мгновение, а после, медленно покачиваясь, парализованная болью и страхом, не в силах даже посмотреть на свою насквозь пронзенную железными тисками ногу, – так и сидела несколько часов, пока не услышала со стороны леса конский топот и окрики всадников. Когда баронесса подняла голову, то увидела освещенного ярким пламенем факелов, стремительно надвигающегося на нее Кестера. Он остановил коня, только когда тот уже наступал копытами на подол ее платья. Устремив на Анну свой прекрасный ледяной взгляд, барон сказал: