Юрий Иванов-Милюхин - Абреки Шамиля [СИ]

— Спасибо за подробную информацию, но я далек от политики — роялисты, республиканцы, либералы, клуб Клиши, совет Пятисот. Революция, империя, реставрация, которая до сих пор еще не закончилась. И вряд ли когда закончится из–за пустых голов на вершине власти… Дядя, это не для меня, — непримиримо сдвинул брови кавалер.

— И все–таки, дорогой мой племянник, тебе придется интересоваться политикой, потому что в наследство тебе достанется не только имущество твоих предков, но и титул, обязывающий заняться государственными делами вплотную.

— Не уверен, что будет именно так. Мне еще в Сорбонне надоели нравоучения о руководителе индепендентов англичанине Кромвеле, я до сих пор помню разглагольствования о том, как он, будучи избранным в Долгий парламент, в 1648 году изгнал из него пресвитерианцев и повозгласил республику, — вконец вышел из себя родственник, добавил с сарказмом. — Потом революция из Англии, которую мы все так нежно любим, перекинулась в нашу страну, и, перевернув у нас все с ног на голову, она пошла гулять по России, где ее благополучно и скоро похоронили. Приношу искренние извинения, дядя, свое мнение я уже высказал.

На некоторое время в помещении наступила неловкая тишина, затем важный сановник почмокал сочными губами и раздумчиво сказал:

— Если говорить о Российской империи, то в отличие от европейцев народ этой страны до сих пор находится в литаргическом сне, оглушенный игом от татаро–монгольских орд, накрывшим его шесть столетий назад. Французам и другим нашим соседям здорово повезло, потому что Европу эти дикие орды зацепили только по касательной. Зато примерно за тысячу лет до Чингисхана с его племянником Батыем нас завоевали римские цезари с когортами своих легионеров. Но в отличие от татаро — монголов, принесших в Россию азиатскую тьму и бескультурье, Римская империя даровала нам демократию. И в этом заключается весьма существенная разница, — он сложил руки перед собой и добавил. — Ну что же, дорогой мой Буало, каждый волен распоряжаться своей судьбой по своему усмотрению.

Стало слышно, как хозяин кабинета усердно засопел, пытаясь осмыслить полученную от племянника информацию, о которой частично знал от родного брата. Он не переживал за Буало, уверенный в его способностях, он сам занялся общественно–полезным трудом, а потом и государственными делами, весьма поздно, до зрелого возраста находясь на обеспечении родителей, качавших средства с крепкого родового имения, состоявшего из нескольких небольших деревень. И сейчас он искал лишь повод, чтобы заинтересовать молодого повесу, оторвав того от бесцельного время препровождения. Судя по изредка появлявшейся на его губах хитроватой улыбке, можно было предположить и более интересное, похожее на сговор между ним и братом в отношении кавалера, вошедшего в пору зрелости, и касающееся его дальнейшей судьбы. Но тогда вызов из Парижа на якобы закрепление помолвки, объявленной много лет назад между потомком галльских рыцарей Огня и Меча, наследника древнего дворянского рода Ростиньяк герцога Буало и принцессой голубых кровей прекрасной мадемуазель Сильвией д, Эстель, имевшей родственные узы с коронованными особами Европы, приобретал совершенно другой оттенок. Тогда все становилось на привычные места, потому что было в духе принципов всей семьи.

Меж тем, племянник продолжал внимательно осматривать кабинет своего родственника, в котором не был несколько лет. Все здесь оставалось по прежнему, если не считать обюссонского ковра, разместившегося на стене позади дядиного кресла и того, что картин русских мастеров живописи заметно добавилось. Как впрочем и творений других великих художников, в том числе из эпохи средневековья, давшей миру самое большое число гениев. Рафаэль, Рембрандт, Джотто, Франческа, Боттичелли. И вдруг в одном ряду с небожителями объявился какой–то русский Иванов с картиной «Аполлон, Гиацинт и Кипарис», другой Иванов, написавший «Подвиг молодого киевлянина», неведомый Васильев с рыцарем в русских доспехах, намалеванным сочными красками, неизвестный никому Кузнецов с зеленой на полотне опушкой в березовом лесу, на которой заигрались дети с полными лукошками грибов. Отточенное письмо одних разительно отличалось от так называемой живописи других, их даже сравнивать не имело смысла. И все–таки у последних — у русских — на полотнах больше ощущалось правдивой жизненности. У кого дядюшка умудрился выторговать эти картины, спрашивать не имело смысла — он бы все равно не проговорился — но они появились в просторном кабинете и привнесли с собой некую толику светлого образного бытия. Видимо долгое присутствие в стране представителей русской нации наложило отпечаток и на галльский характер истинного француза, патриота своей родины, каковым всегда считал себя дядя, сумевший по служебной лестнице добраться от командира эскадрона уланов до титула коннетабля и затем до мэра опрятного городка в довольно самостоятельном округе Витри–ле–Франсуа.

Тем временем хозяин кабинета тоже рассеянным взглядом скользил по помещению не замечая, что все чаще задерживает внимание на коллекции из драгоценных металлов, занимавшей один из углов. Наконец зрачки его приковались к той из ячеек под толстым стеклом, в которой покоились сокровища, когда–то выкупленные у странной на первый взгляд девушки. В глазах появился смысл, дядя вспомнил, о чем следует вести разговор с племянником дальше. Он вскинул голову и развернулся к собеседнику, задумавшемуся о чем–то своем:

— Я хочу у тебя спросить, Буало, ты помнишь что–нибудь из своего детства?

— Если ты имеешь ввиду мои приезды сюда, то конечно, мне всегда было у вас хорошо и картины из прошлого до сих пор стоят у меня перед глазами, — встрепенулся племянник. — Признаюсь, вы относились ко мне лучше, нежели мои домашние.

— Характер своего брата я знаю прекрасно, — усмехнулся в усы хозяин кабинета. — Но разговор пойдет не об этом, покопайся в памяти и верни к жизни сцену, когда ты, когда тебе было лет пять–шесть, вбежал в кабинет и увидел сидящую напротив меня молодую красивую женщину, предложившую выкупить у нее несколько драгоценных вещей. Среди них оказались раритеты, принадлежащие высшему духовенству Франции, в частности цепь с медальоном. Помнится, у вас еще произошел коротенький диалог по поводу того, что воровать нехорошо и ты, как настоящий патриот своей родины, встал на защиту кардинальских знаков отличия.

— Кажется, я начинаю припоминать тот давний случай, — наморщил высокий лоб племянник. — Вскоре после ухода женщины ты еще обратил мое внимание на то, что она является нашей дальней родственницей, и если бы не это обстоятельство, ты позвал бы жандармов.