Альберто Васкес-Фигероа - Уголек

— О чем это они? — поинтересовалась вконец растерянная африканка. — Что они, черт возьми, имеют в виду?

— Понятия не имею, — признался канарец. — Я сам их едва понимаю.

И действительно, туземцы хоть и напоминали цветом кожи и чертами лица уроженцев Кубы или Гаити, но говорили, похоже, совершенно на другом языке. На асаванском диалекте они знали лишь несколько слов, а на грубом рычащем языке карибов, от одного упоминания которых у них сжимались зубы, а волосы вставали дыбом, словно у рассерженных кошек — и того меньше.

В конце концов, при помощи знаков и нескольких известных асаванских слов, туземцы смогли объяснить, что принадлежат к племени купригери. В их поведении не было даже намека на враждебность. Индейцы пригласили новых знакомых следовать за ними вверх по течению и двигались при этом с такой ловкой грацией, что напоминали веселую и счастливую стайку обезьян.

Туземцы шли по тропе, время от времени сворачивая в сторону на несколько метров, чтобы выхватить из воды рыбину, пронзить стрелой обезьяну-ревуна или наполнить веревочные сетки дикими фруктами; при этом они без конца шутили и смеялись, напоминая скорее беззаботных детей на прогулке, чем отряд свирепых воинов.

Однако едва на землю пали первые вечерние тени, как индейцы внезапно исчезли, заставив пораженного канарца и еще более обескураженную и растерянную африканку в замешательстве остановиться. Они не могли поверить, что остались на берегу широкой реки в полном одиночестве.

— Где они? — спросила африканка дрожащим голосом. — Как сквозь землю провалились!

— Никуда они не провалились, — ответил Сьенфуэгос, вспомнив науку своего старого друга Папепака. — Они по-прежнему здесь, рядом, прячутся в кустах и кронах деревьев. Со стороны их не видно, но они здесь.

— А почему они прячутся?

— Не знаю, но наверняка у них есть на то причины, вряд ли они просто играют в прятки... Быть может, в эти места наведываются каннибалы.

— Карибы и в самом деле настолько жестоки?

Сьенфугос молча кивнул в ответ, а негритянка задумчиво добавила:

— У нас в Дагомее тоже рассказывают истории о дикарях, которые едят людей, но они это делают не для того, чтобы насытиться, а чтобы перенять доблесть своих жертв, — она широким жестом указала вокруг. — Ведь здесь достаточно пищи.

— Мне плевать, почему они это делают, — заявил Сьенфуэгос. — Но я своими глазами видел, как они сожрали двух моих товарищей, и не забуду этого до конца дней, так что лучше нам поискать укромный уголок, где можно спрятаться.

Так они и сделали, воспользовавшись заходом солнца, когда всё вокруг горело красным, перед тем как исчезнуть во мраке, и не могли не восхититься красотой неповторимого заката. Хотя гораздо больше их поразило, что даже когда небо и земля окутались сумерками, на горизонте по-прежнему горела красная точка, словно там и впрямь пылал неиссякаемый огонь.

Они долго смотрели в том направлении, не находя объяснений столь странному явлению. Самое удивительное, что это не был разгорающийся пожар, поскольку пламя час за часом оставалось неподвижным, озаряя небеса волшебным сиянием.

Сьенфуэгос забылся беспокойным сном, он много раз открывал глаза и каждый раз видел в полудреме необычайное зрелище. Едва на востоке забрезжил рассвет, он разыскал одного из туземцев, справлявшего нужду под деревом, и спросил, указывая на высокий столб дыма, поднимающийся в воздух.

— Что это?

Купригери явно не понял, о чем его спрашивают, пришлось на все лады повторить вопрос. Наконец, закончив со своими делами, индеец бросил на кучку горсть песка и преспокойно ответил:

— Мене.

— Мене?

Туземец убежденно кивнул.

— Мене.

Сьенфуэгос вернулся к африканке, сел рядом и сердито пробормотал:

— Либо я сошел с ума, либо для этих людей все на свете делится на «мене» и «не мене». Что бы это, черт возьми, могло значить?

Туземцы один за другим появлялись, словно из-под земли, и вскоре все снова тронулись в путь, уже к полудню повернув от берега в сторону столба черного дыма, коптившего безоблачное синее небо.

Поначалу канарец решил, что там находится вулкан вроде Тейде, иногда выбрасывающий в воздух столбы огня и дыма, хорошо заметные с западного побережья Гомеры. Но вскоре перед ними раскинулась равнина, опаленная жарким солнцем — совершенно ровная, без каких-либо признаков гор или расщелин, и ничего похожего на грозный подземный рев вулкана, слышимый за пол-лиги.

Из-под земли вырывалась огненная струя, поднимающаяся на двадцать метров в воздух, а сильные и едкий запах затруднял дыхание.

— Как будто из этой дыры вырывается адское пламя, — потрясенно пробормотала Уголек. — В жизни не видела ничего подобного.

Туземцы осторожно приблизились к пламени, пока жар не помешал продвигаться дальше без риска свариться, и наблюдали за удивительным явлением с таким видом, будто глядят на спокойное море во время тихого рассвета.

Но вскоре они начали невпопад подпрыгивать в подобии ритуального танца, напевая при этом монотонную мелодию, в которой можно было различить лишь одно слово — «Мене», многократно повторяемое словно в трансе. Сьенфуэгос понял, что до конца дней не забудет спектакль, устроенный полуголыми купригери. Они трясли длинными луками на таком расстоянии от пламени, что едва не поджаривались, приближались к нему всё ближе и ближе, тяжело дыша, поскольку от жары им не хватало воздуха.

Откуда берется это мощное пламя и чем питается?

Что может обладать такой силой, чтобы многие дни поддерживать огонь, вырывающийся из дыры в земле?

Сьенфуэгосу вспомнился рассказ мастера Бенито де Толедо о еврее по имени Моисей, который как-то наблюдал в Синайской пустыне совершенно необъяснимое явление, когда терновый куст горел много часов. Именно тогда, помнится, Бог вручил ему Скрижали Завета. И теперь Сьенфуэгос поневоле задавался вопросом: если он сейчас видит подобное, быть может, неведомый бог этих земель тоже совершил чудо, рождая из ничего вечный огонь.

— Интересно, если он явится мне сейчас и вручит новые Скрижали Завета, то кому же, черт побери, я должен их разъяснить? — пробормотал он себе под нос. — Не думаю, что негритянка или индейцы обратят на меня внимание.

Час спустя, усталые и раскрасневшиеся от жары, вымазавшись с ног до головы маслянистой сажей, танцоры снова возобновили путь, а дагомейка в последний раз оглянулась, чтобы посмотреть на огонь, и задумчиво произнесла:

— Если это и впрямь преисподняя, нужно было бы вести себя поприличней...

Канарец не ответил, потрясенный природным явлением, которому не находил никакого рационального объяснения. Он лишь хмыкнул и двинулся вслед за туземцами.