Екатерина Мансурова - Возвращение чувств. Машина.

Так как тот, протрезвев, конечно, всё заново обдумал, она счастлива оказалась узнать, что проделанная накануне работа принесла свои плоды: он не передумал, и даже, несколько обиженно, несмотря на её извинения, сообщил ей не без доли высокомерия, что фонРозенберги никогда не изменяют раз данному слову.

Она поспешила заверить любезного рыцаря, что ни в коем случае не хотела задеть его чувства, или честь (упаси Боже!), а просто беспокоилась, не выразил ли протестов его сын – всё же он правомочный наследник, и, возможно, планировал что-либо в отношениях этих земель… На это барон с достоинством ответил, что какие бы планы не были у его наследника, противиться воле отце он никогда не осмелится.

Естественно, она поспешила выразить своё уважение и удовлетворение столь хорошо вышколенным сыном, высоко чтящим мнение родителя – главы рода, и проч.

Наконец они вошли в мэрию. Её там встретили, как родную, со всеми возможными любезностями. Бургомистр только что её не расцеловал – удержало, наверное, опасение, как бы кто не донес бургомистерше… Она даже поопасалась: не заподозрил бы чего Господин Продавец… Барона же приветствовали почтительно, но сухо – официально. Видать, он всех здорово достал.

Все необходимые формальности были выполнены так быстро, а бумаги подготовлены и составлены так грамотно (что немедленно проверили: Гюисманс с одной стороны, а фонРозенберг – с другой), что она опасалась только одного. Как бы старый матёрый крючкотвор не догадался, что его технично объехали – уж он-то был матёрый интриган…

Вид золота привёл всех в умиление. То есть, абсолютно всех! Кроме разве что самой Катарины. Ну и Пьера.

Его тщательно пересчитали. (золото, разумеется, а не Пьера). Бумаги скрепили подписями и Катарина, и барон, и необходимые свидетели и должностные лица. Приложили все необходимые печати. Посыпали песком. Торжественно передали всем заинтересованным лицам и нотариусу – для хранения в архиве.

Организацию банкета здесь же, в большом зале, как раз для таких случаев находившемся прямо при мэрии, взял на себя Гюисманс.

Так как они и об этом позаботились заранее, ни с продуктами и винами, ни с приглашёнными гостями проблем не было.

Состоялся банкет на следующий вечер. Персонал для обслуживания любезно согласился организовать сам мэр-бургомистр (разумеется, договорённость об этом была достигнута и подкреплена заранее всеми необходимыми аргументами). Канделябры со свечами, пиршественные столы, кресла, и прочая посуда в банкетном зале уже имелись… Словом, вовсе не в двадцатом веке придумали организовывать корпоративы в арендованном ресторане.

Если быть откровенной с самой собой, и этот ничем принципиально не отличался от любых других подобных мероприятий, в которых она участвовала там , в прошлой жизни: та же методика церемонного представления, поглощения вкусной, но безликой пищи, видимость взаимного радушия и симпатии, светские пустые разговоры, ни к чему не обязывающие комплименты, красивые, рассчитанные на показ, но жутко неудобные наряды, напыщенно-помпезные тосты за здравие, процветание и т.п…

А за кулисами как всегда – зависть, сплетни и взаимная ненависть всех присутствующих друг к другу. А больше всех – к устроителю банкета. Чужаку. Столичной выскочке.

Однако формально она была принята в элитный клуб местной знати. Чему немало поспособствовала сильная протекция рассчитывающих на дальнейшее «успешное» и выгодное сотрудничество местных боссов. Уж их-то навестить они с Гюисмансом не позабыли…

Позже, естественно, ей придётся наносить и визиты вежливости, мило улыбаться, передавать и выслушивать сплетни, строить козни против соперниц, заключать словесные союзы против… И плести разные интриги. Словом, вести обычную светскую жизнь в самом страшном из всех возможных гадюшников – провинциальном городке.

Однако – «ноблесс – облидж», или, проще говоря по древнеримски, положение обязывает.

Придётся, никуда не денешься! Она же не хочет выделяться из высших слоёв эксцентричным поведением – незачем плодить о себе ненужных слухов.

Денег на этот банкет она не жалела. Их ушло только чуть меньше, чем на саму покупку земель.

Но она добросовестно выполнила и эту работу, перезнакомившись со всеми местными мало-мальски значимыми начальниками и чиновниками-бюрократами, их жёнами, любовницами, родственниками и прочими достопочтенными бюргерами и бюргершами, правдами и неправдами пролезшими к кормушке. На память она пожаловаться не могла, даром что в своё время освоила методику, разработанную для шпионов-профессионалов – это тоже было нужно там , для работы…

Запомнила всех.

Ведя светскую беседу, которую только иногда немного стесняло плохое знание языка – ею немецкого, а собеседниками – французского, она, прикрываясь хорошо отработанной на фонРозенберге маской, незаметно изучала всех этих высокопоставленных лицемеров и лицемерш. Ничто не могло ускользнуть от её тонкого (почти кошачьего) слуха, и зоркого глаза: ни вскользь брошенная фраза, сказанная в пяти метрах от неё, ни полный значения взгляд, устремлённый на предмет воздыханий какой-нибудь пожилой фрау…

Она всё откладывала в памяти, зная, что настанет время – и всё пригодится…

Словом, старательно готовилась к роли, предназначенной ей судьбой на ближайшие полгода. Ей очень нужна такая тренировка. Ведь во Франции интриганы опытней, а масштаб поля битвы куда обширней.

Конечно, основное внимание и самые цветистые комплименты она отпускала жёнам тех чиновников, которые были главными, и отвечали за всё. И конечно, она понимала, что если бы не убедительные золотые аргументы, и не подарки этим самым фрау и их мужьям, не было бы личных распоряжений, и ей никогда бы не удалось устроить этот раут, и собрать на него эти «сливки» местного общества. Так же, как не удалось бы быть принятой, пусть пока только формально, их маленьким замкнутым мирком. Хорошо, что на деньги она не скупилась.

Торжественно-обеденно-светская часть завершилась танцами. И тут она чуть было не прокололась. Однако мэр-бургомистр, стоявший с ней в паре, оказался милейшим добряком (ну ещё бы – за такие-то деньги!), и подсказывал любезной гостье шёпотом все фигуры неизвестного ей сложного танца. За что получил от Катарины полный признательности взгляд и нежное пожатие руки. А от супруги – совсем другой взгляд, и многозначительный жест.

Ну, традиции соблюдены: сплетни и намёки получили пищу. Но жалеть несчастного подкаблучника она не собиралась. Рассчитывала она использовать его только для деловых отношений. А впрочем… Почему бы и нет?!.. Ха-ха.

Затем общество как-то естественно разбилось на группки, к каждой из которых она подходила, или её подводили, и везде она выслушивала и благодарила, смеялась, получала и раздавала комплименты, и обещания посетить… Или ещё как-то реагировала, продолжая чутко вслушиваться, всматриваться, ощущать давление и подлинные мысли и эмоции – о себе, и присутствующих.