Екатерина Мансурова - Возвращение чувств. Машина.

Именно поэтому ты здесь .

И именно поэтому я помогу тебе. Безмозглая размазня не удостоились бы моей помощи, но ты – другое дело… Впрочем, – как бы самой себе тихо напомнила она, – безмозглая размазня и не сидела бы сейчас передо мной…

Несмотря на критическую ситуацию, и ужасную спешку, Катарина молчала – она просто не знала, что сказать. Она, как ей казалось, ощущала всю тяжесть решений, которые уже приняла, зная, что всё кончено для души её настоящей дочери, эта мужественная женщина.

А как бы вела себя она сама? Смогла ли бороться в такой ситуации, окажись она на месте этой матери, лишённой не дочери даже – а куда страшней?!..

– Вы… очень добры ко мне… – выдавила она из себя наконец, – И вы… сильно преувеличиваете мои… способности. И заслуги. Спасибо. – ей всё же пришлось отвернуться, чтобы скрыть вновь подступившие слёзы и острое чувство жалости.

– Нет, не жалей обо мне. И не думай больше ни о чём … постороннем. – снова деловой, спокойный тон. Всё же у её матери – железные нервы, – Принимай всё, словно ты действительно – моя дочь. Так будет лучше для нас обеих!

– Вы правы! Но всё равно – спасибо! Вы ведь и правда, вернули мне надежду!

– Хорошо, пусть так. А сейчас скажи – чем конкретно я могу помочь?

Внезапный переход к насущным проблемам отрезвил Катарину: мысли чётко заработали, сознание вернулось снова в эту светлую, затянутую узорчатым шёлком комнату в отчем доме, в Париже, всего в нескольких часах пути от мрачного, сырого подземелья. И, возможно, уже скачет вовсю погоня – погоня за ней, Ириной-Катариной, так как им не важно, кто она: в любом случае, попадать в их руки нельзя!

– Мне нужно надёжное убежище в каком-нибудь очень отдалённом месте, – тряхнув головой, чтобы быстрее прийти в себя, и убрать мокрые волосы со лба, ответила она, – и лучше всего не во Франции, и не у родственников, или близких знакомых.

– Да, я поняла, о чём ты говоришь. Я ещё месяц назад обдумала такую возможность, на случай, если нам всё же удастся устроить твой… побег. Есть подходящее место и человек. Он не подведёт, и не выдаст никогда.

Это мой бывший возлюбленный, барон Карл фон Хорстман.

Он – настоящий мужчина. И друг. Надеюсь, он ещё помнит меня и жив. Во-всяком случае, в своём последнем письме он продолжал уверять меня в этом, и даже приглашал погостить в своём замке. Живёт он в Австрии – там он унаследовал поместье и замок отца, и сам он, разумеется, австриец. Однако здесь, во Франции, он провёл около шести довольно бурных и… весёлых, – она хитро усмехнулась, – лет. Так что французским он владеет в совершенстве. И в курсе – благодаря мне и ещё двум-трём друзьям – всех придворных интриг нашего королевства.

Если ты поживёшь у него с полгода, его это не сильно обременит, а догадаться, что ты там, не смогут – последний раз мы с ним встречались не меньше, чем лет… наверное, двадцать пять – тридцать назад. Подай мне перо и бумагу – они вон там в бюро, – она показала рукой, – и пока я буду писать ему, найди Пьера. Он должен быть у ворот – я слышала, как он открывал тебе. И Марию – это та женщина, что рыдала у тебя, – она выделила это слово, – на груди.

Пусть они оба собираются, и едут с тобой. Сейчас они самые надёжные и верные мои люди, а тебя они нянчили и баловали ещё в нашем старом имении, в Буа-Трасси. Только им я могу доверить мою дочь – то есть тебя! Потом, когда будут готовы, приведи их. Действуй, не мешкая!

Катарина бросилась к бюро – там лежала специально приспособленная подставка уже со всем необходимым для письма. Затем помогла матери – так она теперь её и ощущала (ещё бы, можно сказать, та подарила ей уже не слабую надежду, а почти уверенность в спасеньи!) сесть удобно. Силы и энергия вновь наполнили её новое тело. Вперёд! За дело!

Она стремительно двинулась к двери.

– Белла! – она обернулась на окрик, – мать покачала головой:

– Умойся! Не надо пугать слуг. Затем пусть Мария подберёт тебе мужской камзол и другие сапоги. И шляпу. Вода на кухне. Да, и меч этот отцепи – хотя бы на время.

Только сейчас она осознала, как по-дурацки, наверное, выглядит. Улыбнувшись сквозь всё ещё стоявшие в глазах слёзы, она расстегнула портупею, и бросила возле двери. Затем стянула тряпку, которая удерживала её волосы. Они рассыпались по плечам грязным, но всё же водопадом. Откинув голову назад, она встряхнула ею.

Как-то сразу появилось ощущение чего-то домашнего, спокойного и уютного, надёжного.

Ещё раз оглядев себя с головы до ног, она посмотрела на улыбающуюся мать, и впервые от души, и беззаботно рассмеялась, хоть и сквозь слёзы. Мать, перехватив её лучистый и уверенный взгляд, поусмехалась, качая головой, затем, не выдержав, засмеялась тоже:

– Поберегитесь, мужчины… Да и женщины тоже! Моя Белла вам спуску не даст!

12

Снова пыльная дорога – но уже не дорога в неизвестность, а путь к спасению, возвращение к жизни. Она сдерживала иногда рвущуюся наружу радостную улыбку изо всех сил. Теперь у неё есть конкретная цель, определённое место, где она сможет переждать опасные времена, и приспособиться к новой обстановке, вжиться в неё. Стать своей – современницей.

Поэтому Катарина с интересом осматривалась из-под широкополой шляпы с пером, затенявшей добрую половину её лица, стараясь вникнуть во всё, что встречалось на пути.

Они с Пьером ехали шагом, не торопясь, так что она могла не напрягаясь, полурасслаблено сидеть в седле, отдыхая после жуткой скачки на заре, и нервной встряски в отчем доме, просто рассматривая всё вокруг, и впитывая детали такой необычной и новой, но уже совсем не так пугающей жизни, своим чередом текущей вокруг.

Кажется, у неё появляется возможность и время приобщиться (тьфу-тьфу) -таки к этому миру, к этой реальности. К этой эпохе. Правда, судя по всему, работы предстоит много… И работы кропотливой.

Пьер не удивлялся её расспросам (спасибо матери) – похоже, он не удивлялся вообще ничему: так же невозмутимо, как, например, предложение взглянуть на облака, он воспринял приказ хозяйки сопровождать и защищать Катарину в её путешествии. Впрочем, возможно – он ведь был далеко не глуп! – он это предвидел.

Гораздо живей реагировала Мария. Когда Катарина, умывшись, привела их обоих в комнату старой графини, няня всё ещё не могла успокоиться, и только резкий оклик хозяйки заставил её, наконец, перестать восторженно восклицать, ворчать и поносить врагов «Беллочки», и выслушать приказ.

– Я выбрала только вас двоих, – продолжила свою мысль мать. Говорила она сильным, не терпящим возражений, голосом, – Подойдите же, и слушайте внимательно.

– Ещё ближе, – она несколько сбавила тон, – Вы оба знаете, какую участь уготовило так называемое королевское правосудие моей дочери, – она повела белой тонкой рукой в сторону Катарины, стоявшей тут же, рядом с ней, – и вы знаете цену этому правосудию.