Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

— Ну, это хорошо, сказал я. А о нраве–то, Ивановна! распроведывала ли ты?

— «Распроведывала и расспрашивала кое–кого и о том, батюшка. Но это всего труднее еще узнать, и по молодости ее нельзя и судить еще о том. Теперь она кажется хорошего и ласкового нрава, так как и матушка ее, очень хорошего нрава и поведения; а вперед как вырастет, Бог знает, какова будет, это не можно еще никому узнать. Нравы, как известно, с летами переменяются. Также и о склонностях ее нельзя еще ничего судить».

— То–то и дело, сказал я и задумался, а она продолжала далее:

— «А то только я слышала, что она рукоделка, не ветрена, не резва; любит заниматься чем–нибудь, и в домашнем хозяйстве матери уже во многом помогает».

— Это все хорошо, сказал я опять, перехватив ее речь. Но нрав–то, нрав–то и неизвестность его ужасно меня устрашает! Ну, если она да дурного будет нрава, что ты тогда изволишь? Разве уже в этом случае полагаться на волю божескую и свое счастие?

— «Конечно, сказала она: другого не остается, и нрав узнать во всякой невесте трудно, кольми паче у такой молодой».

— То так, сказал я: кто их узнает; в девушках во всех правы хороши, как говорят; но после–то выходит часто иное. Но что ж еще скажешь ты мне, Ивановна?

— «А то, что товарищ ваш, с которым вы приезжали, им всем как–то не очень нравился. И слава Богу, что вы мне сказали, что случилось это нечаянно и что вы по неволе принуждены были взять его с собою. Этим успокоила я их; а то было это им не очень приятно, и они понегодовали и на вас за то».

— Вот изволь, пожалуй! сказал я: что он мне наделал, и теперь напоминаю я, что он с умыслом там себя дурачил, и так себя вел, как я нимало не ожидал от него. Но о деде–то самом, как же они думают и что с тобою говорили?

— «Что, батюшка, о деле–то самом и теперь говорят они все тоже, что говорили прежде, — что по молодости ее начинать его никак еще не можно и что прежде о том и думать они не хотят покуда не совершится ей 13 лет».

— Но когда ж это будет? — спросил я

— «Дожидаться правда и сего не долго, отвечала она. Именинницей вот будет она в великий пост. Итак, все дело, чтоб только подождать до весны».

— Ну, это куда бы уже не шло, сказал я. Можно и до лета, а хотя и до осени еще свадьбою подождать. Пускай бы себе подрастала она. Я с сам тем более мог бы иметь времени исправиться всем и приготовиться к свадьбе.

— «То так, батюшка, подхватила Ивановна. Но страшно, чтоб в это время не произошло и там от злых людей каких–нибудь каверз. Мне и так уже отчасти слыхнудось, что есть у них там соседка, и приятельница им, по имени Аграфена Иваноана, и что этой старушке, Бог знает, что–то вздумалось разбивать все наше дело. Для меня удивительнее всего то, что не видав вас в глаза и не зная вас нимало, а корит вас всячески; и когда уже не чем иным, так уже сущей и смешною небылицею. Затем и наскажи на вас; да ком уж? — самой Александре Михайловне, что вы и колдун–то, и чернокнижник, и Бог знает что».

— Что ты говоришь? — захохотав сему, воскликнул я… — Неужели в самом деле?

— «Точно так, говорила она. И я сама уже тому смеялась, смеялась, да и стала и мне старушка эта ни весть как досадна. Как это можно молоть такой вздор и внушать его ребенку… А та, по молодости и но любви своей к ней, поверив тому, и ну плакать».

— Ну спасибо же этой Аграфене Ивановне, сказал я. Есть право за что спасибо сказать. Да не с ума ли она сама спятить изволила? И сходно ли с разумом поверить тому, если б кто и стал ей то сказывать. И не глупо ли истинно, чем меня раскорить хочет?… Но неужели и сама мать ее тому же. верит?

— «И! нет, отвечала она. И как можно этому верить. Однако, как бы то ни было, но все неприятны и опасны такие каверзы, а потому и кажется, что им все еще хочется получить более времени об вас хорошенько и обстоятельнее распроведать».

— Пожалуй, сказал я, распроведывай себе, как хотят. Чего нет, то и будет нет, и злые люди что ни стали б выдумывать и сами от себя затевать, но правда сама собою после откроется. Досадны только этакие глупцы и негодяи!… Ха! ха! ха! Уже в чернокнижники и в колдуны меня пожаловали! И можно ли чему глупее и смешнее такого вздора быть? А все, небось, потому, что я охотник до книг, до наук и до всяких рукоделий и знаю кой–какие хитрости.

— «Конечно, сказала она. И у нас–таки между чернью мало ли какого вранья об вас».

— Что ты говоришь, Ивановна? — Ну, не знал же я… Право не знал, что и от знания наук можно нажить себе молву дурную… Ха! ха! ха! Но воля их, и чтоб они ни говорили, но с науками не расстанусь я ни для кого и ни для чего в свете! Ну, как же, сказал я наконец своей свахе: так нам и быть, и опять остаться ни на чем?

— «Видно, что так, отвечала она мне: но по крайней мере не далее, как до весны, или до лета. А тогда мы можем и опять приступить к ним.

— Конечно, — сказал я: а между тем не трафится ли еще и другая какая невеста!.

Сим кончилась тогда наша пересылка; а как нечувствительно письмо мое достигло до обыкновенных своих пределов, то дозвольте мне и оное сим кончить, и сказать вам, что я есмь, и прочая…

ПРИЕЗД НЕОЖИДАЕМОЙ И ПРИЯТНОЙ ГОСТЬИ.

Письмо 113–е.

Любезный приятель! Вести, привезенные мне моею Ивановною и все пересказанное ею мне повергло меня опять в превеликое недоумение и нерешимость, что мне делать. Я занялся опять мыслями и сумнениями разными о предначинаемом деле, и смущаем был ими тем более, что не имел никаких дальних побудительных причин к продолжению сего дела и к поспешению оным. В особливости же огорчало меня то, что не имел я никого, с кем бы можно было о том поговорить и посоветовать, и кто б мог подать мне искренний и благоразумный совет при тогдашних моих критических обстоятельствах.

О приятеле своем, господине Писареве, перестал я и думать. Явное пристрастие последнего его со мною поступка и очевидный опыт неискренности его дружбы отвлек меня совсем от оного и побуждал еще более таиться от него в сем деле, нежели прежде. Из других не хотелось мне также никому в сем деле открыться. Старика, дяди моего родного, тогда не было в деревне, а жил он, по обыкновению своему, всю зиму в Москве. Старика, деда моего, генерала оставил я при том мнении, что невеста показалась мне слишком еще молода, и ему в истинном расположении своем и нерешимости не хотелось мне также открыться, отчасти для неискренности его со мною обхождения, а отчасти из опасения, нет ли действительно у жены его на уме, женить меня на своей дочери, что после и оказалось в самом деле. Итак, оставалась одна только Ивановна; но и сия более только желала мне невестою своею услужить, нежели в состоянии была подать совет благоразумный. А посему и горевал я о сем недостатке добрых советников и не знал, что мне делать. Но по счастию мучительное сие состояние продолжалось недолго. Не успело нескольких дней пройтить, как вдруг одним днем взъезжают ко мне на двор гости в дорожном возке и с кибиткою за оным. «Господи, кто бы это такой был?» говорил я сам себе, смотря в окошко, удивляясь и не в состоянии будучи догадаться, кто б это такой был. Но удивление мое увеличилось еще нёсказанно, когда в окно увидел я выходящую из возка боярыню В крайнем недоумении выбегаю я в сени, чтоб ее встретить. Но каким приятным восторгом поразился я, узнав в ней старшую сестру мою, госпожу Неклюдову, Прасковью Тимофеевну.