Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

Горячая слеза покатилась тогда из глаз моих, и я не мог далее выговорить ни одного слова. Минуты две стоял я, отворотившись с молчанием и утирая глаза свои и щеки. Сию жертву благодарности и сожаления принес я тогда праху сего любимца и воспитателя своего, и сие так меня растрогало, что я весь тот вечер далеко не таково весело проводил, как надеялся.

— Куда как мне жаль твоего мужа, — говорил я жене его, — но воля Господня и со всеми нами! Между тем постарайся–ка, Алена, о том, чтоб мне было что поужинать.

— Тотчас, батюшка, — сказала она, забыв на тот раз всю печаль и огорчение свое, и пошла готовить мне мой ужин. Ибо скажу вам, что она, как при покойной еще моей матери, так и в прежнее мое жительство в деревне отправляла должность стряпухи и была в сем рукомесле довольно искусна.

Между тем, как оный готовили, осматривался я в своих, пустынью и гнилью пахнувших хоромах: ходил по всем комнатам, поднимал окошечки для впущения свежего воздуха и помышлял о том, как бы мне в них лучше обострожиться и расположиться, и которую из комнат назначить себе спальнею, которую жилою и гостиною, и где назначить место для лучшего своего на службе приобретения и всего моего тогдашнего сокровища, а именно своей библиотечки. Как и всех к жилью сколько–нибудь способных комнат было только две, а третья, передняя была почти пустая и холодная, то не долго было делать мне выбор и распоряжения. В сию велел я переносить все сундуки свои с книгами, угольную назначил своею спальнею, а вкупе и жилою, и гостиною, и столовою; а комнату, которая всех прочих была еще сколько–нибудь посветлее и веселее, сделал до времени и заднею, и лакейскою своею, и всем, и всем.

В сих распоряжениях и не видел я, как прошла оставшая часть дня и наступил вечер. Я спешил тогда поужинать и лечь спать на постланной для меня на том же месте постели, где сыпала покойная мать моя. Я надеялся, что от дорожных трудов и беспокойств просплю я всю ночь как убитый, но в мыслях своих обманулся.

Не успело пройтить и двух часов после того как я заснул и все в доме угомонилось, как вдруг посещает меня на постели моей незванная и совсем неожиданная гостья, пресекает мой сладкий сон, заставливает меня с постели моей вскочить, будить и кликать спавших в комнате людей и просить их, чтоб они мне, как умели помогали в моей нужде.

Ну! теперь думайте и гадайте, что б это была за гостья; только ради Бога не заключайте ничего худого и непристойного. То хотя и правда, что была то одна из тутошних жительниц; однако прошу меня не обидеть… была то не женщина, а госпожа крыса, и крыса превеличайшая.

Далее, не подумайте, чтоб я вскочил, испужавшись оной. Ах, нет! Крыс и мышей я никогда не баивался; а вскочить принудила меня самая неволя: ибо госпоже крысе вздумалось поступить со мною как–то неучтиво и приласкать приежнего в жилище свое гостя уже слишком грубо. Словом, думать было надобно, что была она, либо наиглупейшая из сих тварей, либо крайне голодна и несколько дней ничего не ела: ибо судите, не дура ли она была самая и не глупейшая тварь в свете, что не умела разобрать, что живое тело и что мясо, но, сочтя один палец руки моей, закинутой за голову и лежащей на подушке, куском какого–нибудь мяса и обрадуясь, нашед находку сию, может быть, еще в первый раз в своей жизни, так по своей вере его типнула {Схватила.} и куснула, что вырвала из него даже целый кусок тела, величиною с большую горошинку. Ну, можно ли быть глупее и безрассуднее сей негодяйки и быть такою неучтивицею против обладателя своего жилища?

Однако заплатил же и я ей за наглость и грубость сию такою же монетою и доказал ей, что не она, а я господин сему жилищу. Не успела боль, сделавшаяся от того, меня разбудить, как, почувствовав подле уязвленного пальца своего нечто отменно мягкое, не с другого слова, схватил я гостью свою и так удачно рукою, что не могла она никак из оной вырваться, да и не имела к тому и времени: ибо я в тот же миг, взмахнув, так мужественно и сильно бросил ее на пол, что она и не пикнула, но тут же тогда и околела.

Произведя такое героическое дело и учинив столь жестокое враговке {Женский род от враг; более употребительное — врагуша.} своей наказание, лег было я по–прежнему и хотел продолжать спать, но боль руки и лиющаяся из раны кровь принудила меня встать и помянутым образом раскликать спавших людей, велеть им принесть скорее к себе кусок густой грязи и сыскать какую–нибудь тряпицу для перевязания моей раны.

Вот первое происшествие, случившееся со мною по возвращении моем в дом из службы. И возможно ли?.. Во все продолжение оной на самом сражении не был я ни однажды ранен, а тут проклятая крыса так меня поранила и уязвила, что я несколько дней принужден был ходить с обвязанным пальцем, и хотя не мог тому довольно насмеяться, но нередко рана сия и докладывала мне своею болью и заставляла почти охать.

На другой день собрались ко мне все мои крестьяне на поклон и нанесли мне множество всякой всячины. Я, поздоровавшись и поговорив со всеми ими, пошел таким же образом осматривать всю свою усадьбу и все знакомые себе места, как осматривал в предследовавший вечер свои хоромы. Тут опять, смотря на все также другими глазами, не мог я надивиться тому, что все казалось мне сначала как–то слишком мало, бедно, мизерно и далеко не таково, каковым привык я воображать себе все с малолетства. Все вещи в малолетстве кажутся нам как–то крупнее и величавее, нежели каковы они в самом деле. Прежние мои пруды показались мне тогда сущими лужицами, сады ничего не значащими и зарослыми всякой дичью, строение все обветшалым, слишком бедным, малым и похожим более на крестьянское, нежели на господское, и расположение всему самым глупым и безрассудным.

Не успел я, обходивши все места, возвратиться в хоромы, как нахожу в них уже первых моих посетителей и гостей, пришедших ко мне и дожидавшихся моего возвращения. Был то приходский наш священник, отец Иларион, с братом своим, дьяконом Иваном. Они, поздравляя меня с приездом, не могли довольно изобразить того, как они были обрадованы, услышав о моем возвращении из службы, и я уверен был, что они говорили правду. Любя обоих сих духовных особ с моего младенчества, не перестал я еще и тогда их любить и был очень доволен посещением оных. И как сие случилось кстати, то и просил я отца Илариона отслужить в доме моем тогда же благодарный молебен Господу Богу и, освятив воду, окропить ею все мое будущее обиталище.

С превеликою охотою учинил он то, чего я требовал; а между тем, покуда посланные ходили за ризами, книгами и прочим, расспрашивал я у его обо всем, как у сведущего все и такого человека, который мог обо всем подать мне лучшее понятие, нежели мои люди. Словом, я занялся почти весь тот день сими первыми и приятными для меня гостями. Они должны были, по отслужении молебна, остаться у меня обедать, обходить со мною еще многие места в моей усадьбе и пробыть у меня столько, сколько мне хотелось. И как отец Иларион умел очень хорошо, важно и сладко говорить, а брат его был веселого и доброго характера и умел разговоры свои приправлять приятными шуточками и издевками, то было мне с ними и не скучно; и могу сказать, что они мне как тогда, так и после бывали всегда приятными гостями, и я всегда был рад, когда они ко мне прихаживали.