Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Но теперь время мне сказать вам что–нибудь я о моей новой должности, и о правлении порученною мне волостью. Сие управление толь многими селами и деревнями и столь великим множеством народа было для меня дело хотя новое и по необыкновению сначала очень дико и не совсем–таки легко, но мало–помалу стало становиться для меня сноснее и не таково тягостно как сначала. Нужно только было при начале правления войтить во все подробности дел волостных и узнать все обстоятельствы, относящияся до сей волости, и учредить и основать во всем порядки и сделать всему нужные распоряжения, как потом и пошло все равно как по лесенке и мне дальнего труда уже не стоило управлять оною. Недоставало мне только хорошего помощника и исправного приказаниев моих производителя. Прикащик прежний хотя и отправлял по нужде сию должность, но он был ни то ни се, и по пословице говоря, ни рыба, ни мясо, и я не столько был им доволен, сколько досадовал на его за нерасторопность, за лень, глупость и старинные его привычки. К тому же, всегда я говорить мне с ним по его заиканию была комиссия; но как переменить было нечем, то принужден был я и его вспоможением и услугами сначала быть довольным; но скоро дошло до того, что стал он у меня час от часу более выходить из кредита, и я все охотнее поручать его родному брату, хотя бородачу, но имевшему более ума и провора. Сверх того, как князь прислал ко мне для содержания при казне караула и для других надобностей и четырех человек отставных и хорошего поведения и исправных солдат, то при множайших случаях пользовался я и ими.

С князем, командиром моим, была у нас частая переписка, и как я ему обо всем доносил, что мною делано и предпринимаемо, и распоряжаемо было, и я ничего важного без его ведома и приказания не предпринимал, то был он всем управлением, делами и поведением моим совершенно доволен; но прибавить к тому надобно и то, что я сообразно с его наидобрейшим и честнейшим характером, и сие доведение свое расположил на честнейших также правилах и не только удален был от всякого рода мздоимства и лакомства, но за главное правило себе по ставил наблюдать во всем правду и при всех разбирательствах жалоб и ссор крестьянских держаться совершеннейшей справедливости и не наровить никому и ни в чем на свете, а всего более удаляться от делания какого–нибудь кому и самомалейшего притеснения, не взирая какого б состояния кто ни был.

Все сие произвело то следствие, что все добрые люди и порядочные крестьяне полюбили меня очень скоро и были мною довольны. Что ж касается до дурных и негодных людей, то натурально сим был я не совсем по сердцу, но я о сем нимало не заботился. В особливости же не был я люб всем ворам и плутам, и как был я на них прямо острая коса, то не лежало их ко мне сердце, и если причинял мне кто досады и доставляло многие хлопоты и неприятности, так сии молодцы удалые. Я уже пересказывал вам, какое приветствие сделал я всем им при самом своем приезде; но сколь сильно я обманулся, надеясь, что такое увещание на них сколько–нибудь подействует! Они и не подумали о том, чтоб дать себя убедить оным, и не успело несколько недель пройтить, как и принялись опять за свое прежнее ремесло, и ну по–прежнему воровать и либо красть что–нибудь друг у друга, либо по–прежнему у ночующих у них проезжих людей, а мало–помалу и пустились во вся тяжкия.

Господи! Как было мне тогда досадно, когда начали доходить до меня о том частые слухи. Будучи от природы совсем не жестокосердным, а, напротив того, такого душевного расположения, что не хотел бы никого оскорбить и словом, а не только делом, и, не находя в наказаниях никогда ни малейшей для себя утехи и видев тогда сущую необходимость оказывать жестокости и с сими бездельниками для унятая их от злодейств драться, терзался я от того досадою и неудовольствием. Но нечего было делать. Необходимо надлежало их от воровства и всех шалостей отваживать и унимать, и я скоро увидел, что добром и ласковыми словцами и не только увещеваниями и угрозами, но и самыми легкими наказаниями тут ничего не сделаешь, а надобно было неотменно употреблять все роды жестокости, буде хотеть достичь тут до своей цели. Итак, сколько я сначала ни философствовал и ни наказывал их, будучи сам в спокойном духе и смеючись, но удальцы сии скоро начали и самого меня так раздражать, что я иногда доходил до сущих глупостей и рассерживался до исступления. Да и нельзя было инако, ибо стали случаться такие происшествия, которые и каменного выводили из терпения.

Например, однажды привели ко мне двух воров, воровавших и пойманных вместе, но при допросе не мог я никак согласить между собою их слова и признания, но один говорил то, а другой другое. Я говорить… я увещевать их и так, и инак… я говорить, что неотменно один из них лжет, а другой говорит правду, и что непременно надобно мне узнать истину. Но не тут–то было! Молодцы мои стали в одном, да и только всего. И знать, что были удальцы самые, что я более часа обоих их попеременно велел сечь, но не мог никак добиться правды. Господи! Как они меня сим запирательством своим тогда раздосадовали и вздурили. Я выходил почти сам из себя и не прежде как уж при третичном и жесточайшем истязании их добился уже толку.

В другой раз увидели двух человек, ворующих муку с мельницы, но захватили с мукою только одного, а другой ускользнул, и не можно было за темнотою и признать его. Итак, надобно было узнать, кто бы такой был с ним и воровал вместе. И сей бездельник вывел меня уже совершенно из терпения и раздражил до чрезвычайности, ибо вздумал сперва запираться, и несмотря на трех свидетелей, поймавших его и клятвенно утверждавших, что не только видели другого, но хватали его и едва не ухватили, стал в том, что был он один и никого с ним не было. Господи! Какая была тогда на меня досада и как было нестерпимо такое явное запирательство, а особливо когда не помогло нимало и все сеченье. Несколько раз принимался я сего бездельника пороть, и чем и чем я его уже не сек, но он как стал в одном, да и только всего. Что ты изволишь? Наконец, и когда его спина была уже ловко взерошена, насилу–насилу повинился и сказал на одного из тутошних крестьян. Но что ж? И тут вышла неправда. Сыскали того мужика, но тот всеми клятвами божился, что не знает и не ведает того и никогда с ним не бывал и не воровал. Я так и сяк! Но не тут–то было! И оба остаются при своих объявлениях и клянутся. Нечего было делать, принужден был велеть положить и сего и сечь, принуждая признаться; но он с спокойным духом говорил, что хоть до смерти его засеки, а признаться ему не в чем. Остановился я, сие услышав, и, по счастию, вздумал призвать свидетелей, ловивших сих воров, и спросить их, не могут ли они мне сказать, походил ли сей мужик чем–нибудь на того, которого они видели?