Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Всех их, кроме последнего, имел я тогда случай видеть, но ни с одним из них по краткости времени не имел еще счастия познакомиться сколько–нибудь короче. Все они как–то от меня дичились или паче, набиты будучи княжескою спесью и высоким о себе мнением, неудостоивали меня не только своими ласками, но даже вхождением со мною в разговоры, мне самому, занимающимся наиболее одним только добродушным стариком–князем, не было ни времени, ни удобности к ним прилепляться; к тому ж признаться поистине, то видя их такое гордое и можно сказать глупо–надменное обращение, и сам я не имел охоты к тому дальней. С одной стороны удерживало меня то, что не имел и до них никакого дела и никакой дальней нужды в их к себе благоприятстве, а с другой — находя оных по свойствам и характерам их недостойными дальнего уважения и того, чтоб искать их к себе милости. Старший из них, князь Василий казался мне совсем недальнего разума и набит даже глупым высокомерием; к тому ж и видел я его только однажды. Что ж касается до второго его сына, князя Сергия, то сей был всех их бойчее и самая пылкая и огненная голова, и набит так много придворною пышностью и спесью, что к нему не было и приступа. Сей неудостоивал меня не только разговорами, но почти и своими взорами, хотя был любимейший сын у князя и более всех им уважаемый. Третий, князь Павел, служил тогда в каком–то полку полковником, был также беглая и бойкая голова; но как и его случилось мне также не более двух раз видеть, то и не имел я случая промолвить с ним и единого слова. Четвертой, князь Иван, показался мне сколько–нибудь простодушнее прочих, и сего я хотя всех чаще видал, но и с ним имел мало случаев говорить, хотя и был он ко мне несколько благосклоннее прочих, чему причиною может быть было то, что служил он в морской службе и был несколько охотник до наук. Что касается до меньшого сына и внука княжова, то сии были хотя также совершенно уже взрослые, но продолжали все еще кой–чему, по манеру и обычаю знатных господ, учиться, или прямее сказать, схватывать одни только верхушки из наук.

Наконец, и самая старушка–княгиня показалась мне ни рыбою, ни мясом, и набитою также одною только княжескою спесью, простиравшеюся далее до того, что никогда не удостоила меня не только каким–нибудь приветствием, но ниже одним словом. Итак, сколько я доволен был благоприятством и всем обращением старика–князя, столько, напротив того, не имел причины быть довольным всем его семейством.

Пребывание мое в сей раз в Москве продлилось не более одной недели, и как в течение оной не все время свое препровождал я у князя, а много его и оставалось, то употребил и оное на свидание со всеми бывшими тогда в Москве моими родственниками, друзьями и знакомцами, а особливо с новым другом своим, Александром Михайловичем Салтыковым. У него был я не один раз, и всякой раз, препроводив с ним по нескольку часов в дружеских и прямо приятных разговорах, возвращался от него с удовольствием.

Москва вся занималась в сие время одним только Пугачевым. Сей изверг был уже тогда в нее привезен, содержался окованный на цепях, и вся Москва съезжалась тогда смотреть сего злодея, как некоего чудовища, и говорила об нем. Над ним, как над государственным преступником, производился тогда, по повелению императрицы, формальный и важнейший государственный суд, и все не сомневались, что он казнен будет.

Кроме сего достопамятно было, что в самое сие время производилось в Москве с превеликим поспешением строение на Пречистенке временного огромного дворца для пребывания императрицы. Ибо, как она намерена была прибыть в Москву для торжествования мира с турками, а Головинский дворец, в котором она до того времени живала, во время чумы сгорел и ей жить было негде, то и приказала она построить для себя дворец на скорую руку. Почему, несмотря на всю стужу и зимнее тогдашнее время, и производилось строение сие с великим поспешением и тысячи рук занимались оным денно и ночно.

Как скоро я все свои дела кончил, то, нимало не медля, севши поутру в свою кибитку, поскакал я домой; но не успел поравняться при выезде из Москвы с последнею заставою, как увидел меня стоявший на ней знакомый офицер г. Обухов и закричал:

— Ба! ба! ба! Андрей Тимофеевич, да куда ты едешь?

— Назад в свое место, — сказал я.

— Да как это, братец, уезжаешь ты от такого праздника, к которому люди пешком ходят?

— От какого такого? — спросил я.

— Как, разве ты не знаешь, что сегодня станут казнить Пугачева, и не более как часа через два? Остановись, сударь, это стоит любопытства посмотреть.

— Что ты говоришь? — воскликнул я. — Но, эх, какая беда! Хотелось бы мне и самому это видеть, но как я уже собрался и выехал, то ворочаться опять не хочется.

— Да на что и зачем ворочаться; вот я сейчас туда еду, так поедем вместе со мной в санях моих, а кибитка пускай здесь у меня на дворе постоит и тебя дождется.

— Очень хорошо, братец, — сказал я и ну скорей вылезать из кибитки, иттить к нему в квартиру и на скорую руку оправляться, а через несколько минут мы с ним, севши в сани, и полетели действительно на Болото, как место, назначенное для сей казни.

Мы нашли уже всю площадь на Болоте и всю дорогу на нее, от Каменного моста, установленную бесчисленным множеством народа. Я неведомо как рад был, что случился со мною такой товарищ, которого все полицейские знали и которому все так коротко было известно. Он, подхватя меня, не бегал, а летал со мною, совался всюду и всюду, для приискивания удобнейшего места для смотрения. И мы вскоре за сим увидели молодца, везомого на превысокой колеснице в сопровождении многочисленного конвоя из конных войск. Сидел он с кем–то рядом, а против него сидел поп. Повозка была устроена каким–то особым образом и совсем открытая, дабы весь народ мог сего злодея видеть. Все смотрели на него с пожирающими глазами, и тихий шепот и гул раздавался от того в народе. Но нам некогда было долго смотреть на сие шествие, производимое очень медленно, и мы, посмотрев несколько минут, спешили бежать к самому эшафоту, дабы захватить дня себя удобнейшее место для смотрения. Весь оный в некотором и нарочито великом отдалении окружен был сомкнутым тесно фрунтом войск, поставленных тут с заряженными ружьями, и внутрь сего обширного круга не пускаемо было никого из подлого народа. Но товарища моего, как знакомого и известного человека, а при нем и меня, пропускали без задержания, к тому же мы были и дворяне, а дворян и господ пропускали всех без остановки; и как их набралось тут превеликое множество, то судя по тому, что Пугачев наиболее против них восставал, то и можно было происшествие и зрелище тогдашнее почесть и назвать истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и злодеем.