Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

По возвращении моем из Москвы я первым долгом почел созвать к себе всех старост и начальников деревенских и объявить им все последние повеления, данные мне от князя, а наиглавнейшее о платеже ими впредь такого же почти оброка, какой платили они до того времени. Все они выслушали слова мои, как казалось, довольно с спокойным духом и разъехались по своим местам. Но не успело несколько дней после того пройтить, как вдруг является перед крыльцом моим превеликая толпа народа. Удивился я, о сем услышав, и тотчас велел спросить, что за народ и зачем в таком множестве? Сказывают мне, что спасские–де крестьяне и хотят сами вас видеть.

— Хорошо, — сказал я, — скажите им, что я тотчас к ним выйду, — а сам удивился тому еще больше.

Но скоро удивление мое превратилось в превеликое смущение и беспокойство духа, когда посланный к ним с помянутым вопрошанием и весьма мне преданный солдат, вместо того, чтобы иттить к ним, остановился и мне сказал:

— Что–де, сударь, толпа их превеликая и кажется сволочью сущих негодяев. Что–то все рычат и мурчат, и предводителем у них не староста и не бурмистр, а какой–то Роман, который, как говорят, наивеличайший сутяга и самый сварливейший и негоднейший человек во всей волости, и что–то они мне подозрительны, и нет ли у них какой блажи и чего–нибудь непутного на уме.

Поразился я смущением, услышав такую неожидаемость, и сам себе сказал:

«Господи! Чтоб такое это было, и что такое они хотят?»

Сердце во мне как голубь затрепетало; однако я, не давая солдату смятения своего приметить, ему сказал:

— Вздор, братец, мне кажется… Однако поди ты со мною да скажи вот в канцелярии и товарищам своим, чтоб они на всякий случай были готовы.

— Хорошо, — сказал он и пошел им сказывать, а я, вышед в лакейскую, стал смотреть в окно, простирающееся на двор, поджидая возвращения солдата.

И смутился еще более, увидев в самом деле человек почти до ста мужиков, стоящих перед крыльцом моим, а пред ними помянутого Романа, расхаживающего как петух индейский и хорохорющегося по примеру оного. Сие привело меня самого в изумление; однако, как нечего было делать, то, дождавшись прибегшего ко мне назад солдата, вышел я на крыльцо или паче на некоторый род открытой и аршина на два от земли возвышенной широкой галерейки, простиравшейся от одного флигеля до другого. Тут, став против самого сделанного для схода с ней неширокого крыльца, спросил я мужиков, чего они хотят?

— К тебе–ста пришли, — закричал с грубостью предводитель их, а за ним закричала и вся его сволочь.

Таковой грубый и неучтитый ответ смутил меня еще более; однако я имел еще столько духа, что преодолел закипающееся во мне сердце и, засмеявшись, им сказал:

— Это я и без того вижу; но зачем таким?

— А вот–cта зачем, — закричали они в несколько голосов, а Роман всех громче и грубее, — велишь–ста ты платить нам оброка по шести рублей с тягла.

— Ну, что ж такое? — спросил я.

— Но с чего ж–ста ты это взял?

— Как с чего? Князь так приказал.

— Да–ста, как бы не князь! Да для чего другие государевы крестьяне платят меньше, да и в Бого–родицкой волости платят только по четыре рубля с тягла, а мы что за грешные, что с нас больше?

— Этого я не знаю! — сказал я. — А воля на то князя, да и самой государыни.

— Как бы не так, — завопил Роман, — ты–ста думаешь, что мы тому и поверим. Государыня–ста не знает о том и не ведает, а это все твои довести, и ты сам хочешь денежками нашими набить себе карманы.

Грубые и дерзкие сии слова вывели меня тогда из терпения.

— Ах ты, бездельник! — закричал я на него. — Как ты смеешь со мною так говорить?

— Мы–ста не бездельники, — закричали они во все множество голосов.

А Роман, подскочив к крыльцу, еще более закричал:

— И что ж ты за боярин, чтоб не сметь с тобою говорить; ну, так знай же, что мы твоего приказа не слушаем, словам твоим не верим и такого оброка платить не хотим и никак не станем.

Кровь во мне воспламенилась при услышании сего; однако я имел еще столько терпения, что им сказал:

— Что это, что это вы, дурачье, затеяли, бунтовать, что ли, вы хотите? За это передерут вас всех кнутыши! Да для чего малинские, киясовские и Покровские ни слова не говорят и повинуются приказанию княжому?

— Вольно–ста им, — закричали они, — но мы того не хотим!

А Роман, как ерш растаращив глаза и опять подбежав к крыльцу, и прямо мне в глаза закричал:

— Ну не хотим–ста, не хотим; это все твои плутни, не слушаем!

— Ах ты, сукин сын! — закричал я, не могши уже никак утерпеть более. — Хочешь ли, я тебя…

Но не успел я еще сего слова домолвить, как он вскочил на первые ступеньки крыльца и во все горло завопил:

— Я–ста не сукин сын, а разве ты такой, а себя Я тебе докажу! Бить–ста, што ли, меня хочешь, так тебе не удастся, и кому еще Бог поможет.

Сказав сие, побежал ко мне вверх по ступенькам и протянул уже руку, чтоб схватить меня за ворот и тащить с крыльца.

Признаюсь, что минута сия была для меня весьма критическая и было не натурально, что не мог я [не] испужаться. Что ж касается до моих домашних, сбежавшихся между тем к окну спальни и смотревших в оное на все сие происшествие, то сии завопили и закричали от страха и испуга. Но тут где ни возьмись помянутый усердный ко мне солдат, и вывернувшись из–за меня, так сего бездельника толкнул, что он полетел стремглав с крыльца на землю, а в самую ту минуту подскочили и прочие стоявшие уже за мною солдаты, которых я и не видал, и отведя меня к стороне, говоря: «Посторонитесь, сударь!» — выхватили свои шпажонки и, загородив собою весь всход на крыльцо, к зашумевшему народу закричали:

— Цыц! бездельники, не шевелись никто с места, всех перерубим, если кто отважится подойти сюда ближе хоть на пядень; что это, и свое ли вы затеяли?

Неожидаемое явление сие всех так испугало, что они, все оцепенев, почти в один миг замолчали, и никто в самом деле не смел поворотиться, а я, ободрившись тем, к стоящему внизу приказчикову брату и к другим нескольким дворовым закричал:

— Схватите этого бездельника и держите крепко.

Те тотчас бросились на поднимающегося от земли и, окружив его, действительно схватили так, что он не мог и шевельнуться, а я, обратись к утихшей и в безмолвии стоявшей толпе, с спокойнейшим же духом сказал:

— Ах, дурачье, дурачье! Что это вы затеяли, и не с ума ли вы сошли, что дали сему бездельнику себя соблазнить и возмутить? Как можно мне самому от себя это взять? Да коротко, если в том только дело, что вы мне не верите, то за чем дело стало? Выберите между собою двух или трех человек, кому вы поверить можете, я сейчас отправлю их в Москву к князю, пускай спросят они сами у князя и услышат, от себя ли я это взял или так сама государыня приказала?