Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

Тогда отчасти из сожаления, отчасти с досады на начальников и управителей их, оставивших бедняков сих без всякой защиты и предавших в руки неприятелей, а к тому ж некоторым образом и для собственной своей пользы, вздумал и решился я разрушить те злые ковы, которые на них были кованы.

Я легко мог видеть, что дело тут пахло плутовством и мошенничеством. Рассказовский управитель вместо того, чтоб быть ему самому на меже, и как заключать было и можно, по согласию с Пашковым, уехал нарочно в сие время куда–то прочь и выбрал к межеванью сему двух совсем незнающих мужиков, и был даже так бессовестен, что и не снабдил их полною и по обыкновенной узаконенной форме написанною доверенностию, а только представил их при сообщении из своей канцелярии и дав им приказы, нимало с здравым рассудком не согласные; знающего же грамотного человека или подьячего ни одного с ним не приставил. Все сие, как думать надобно, на тот конец было сделано, чтоб межевщику можно было их, как не имевших указных доверенностей, сослать с меня, а самому без них отмежевать землю господину Пашкову и утвердить бесспорными столбами.

Все сие действительно бы и воспоследовало, если б при том не случилось меня и не сделано б было от меня помешательства. Рыбин сколько ни старался убедить к тому межевщика и сколько сей Пашкову ни раболепствовал, однако дурно было ему такое противное законам дело сделать при толь многих дворянах и штаб–и обер–офицерах, а ocoбливо при мне, как знающем межевые дела человеке и говорившем вслух, что это дурно, нехорошо и никак не годится.

Итак, принужден он был почти против хотения своего принять от рассказовских спор и начать писать обыкновенную полевую записку со вношением в нее с обеих спорящих сторон объявлений. Тут, к превеликому удовольствию, приметил я, что не только подьячий, но и сам господин землемер в письме был не слишком расторопен: мяк, мяк, мяк, а толку не было. Сам Рыбин не слишком быстёр был в сказывании, что писать. Итак, не писали, а марали только бумагу и принуждено было перенисывать опять все набело.

Но как бы то ни было, однако дело взяло было свое начало и пошло своим порядком; но вдруг где ни возьмись целая толпа рассказовских бородачей, пришедших за тем, чтоб взять горлом. В один миг сделался тогда превеликое шум, все ударили в голоса, и неизвестно было кого слушать.

Межевщику и Рыбину то было и надобно. Он рассердился на них и стал их всех прогонять; велел чернить полевую записку, сердился, кричал и говорил, что он их не принимает без верующих писем и требовал сказки. Но тут догадай нелегкая старосту рассказовского сказать, что у них сказка есть, но он ему ее не подаст.

Не успел он сего выговорить, как встань беда и не ляжь — «давай, давай скорей столбы! вот я их проучу», закричал межевщик и сам ярился и бесился. Все тогда принуждены были от него рассеяться; а рассказовские мужики, закусив губы, и проч. совсем пошли действительно в намерении приударить в колья, как скоро они межевать начнут.

Увидел я тогда, что дело доходило подлинно до дурного, и как мне не хотелось, чтоб дошло до гвалта и побоища, и чтоб не сделалась тем межеванью остановка, то пошел я ворочать, уговаривать и увещевать сих глупцов безумных. Но не успел шага два–три отойтить, как поймал меня Рыбин за полу и умиленнейшим образом просил, чтоб я их не замал и не учил. «Что вам, сударь, дела!» говорил он — «не замайте, сударь, их, пускай себе, что хотят, то делают».

Рассмеялся я сему прошению и тотчас, перевернувшись, самого его уверил, что я для его же пользы в это дело мешаюсь, и что если не уговорить мужиков, то они и его, и межевщика сгонят с поля и чтоб еще не побили.

— «Мужики, говорил я ему, — глупы; их нужно рассердить, а после и не уймешь. Итак, доброго из того ничего не выдет. Разве тебе хочется, чтоб межеванье ваше рушилось?… А когда нет, так надобно дураков как–нибудь убаить, и пускай они врут, что хотят, чего тебе их спора бояться. Они хоть сто раз называй эту землю своею, но речки–то и этого живого урочища не снесут, а оно–то и важно: по оному вы всю ее получить можете и на споры их нимало не досмотрят».

Сям я Рыбина не только успокоил, но и побудил еще просить меня с поклонами, чтоб я постарался уговорить мужиков. А я, догнав их, и употребил действительно все, что мог к усмирению его (?) и приведению на оные мысли.

— Дураки говорил я им: что это вы делаете и даровое ли затеваете? Я знаю, что у вас на уме и куда вы, и зачем идете; но из драки и битья ничего доброго не выдет и вы тем себе ничего не пособите, а все дело только испортите. Вас, дураков, пересекут за то плетьми и кнутьями, а межевщику дадут из города команду, а тогда не посмотрят на вас и отмежуют и вы землю потеряете.

Сии и подобные тому слова поостановили сих дураков.

— «Но что ж нам делать?» сказали они, «видишь он какой! ни слов наших, ни речей не принимает, а гонит только прочь и хочет нартом взять, да и не говори еще — бесятся».

— Ну, это вы его рассердили, — сказал я, — вам бы не надлежало так вопить и кричать. Этого при межеваньях не водится, а говорить тихо, порядочно и учтиво, а стараться бы только о том, чтоб приняли и записали ваш спор и чтоб не белые клейменые, а черные столбы становили, которые ничего еще не значут.

Сим ж словами поуспокоил я их несколько и довел до того, что сами они стали меня просить, чтоб я уговорил межевщика принять от них спор и буде бы можно сделать им милость, и помог им, незнающим в этом случае, и вместо их сказывал бы, что писать и как бы это сделать;

— Ну, этого мне нельзя сделать, друзья мои! Межевщика уговорить я готов, но вместо вас спор записывать и говорить, как можно мне, постороннему человеку?

— «Да как же нам быть? а сами мы не умеем и не знаем, как и приняться за это дело».

— Разве попросите, — сказал я, — вы сами межевщика о тои, и он мне, вместо вас, говорить позволит.

— «Хорошо, хорошо, батюшка, подхватили они: постарайтесь же об нас».

Итак, по успокоения сих, осталось мне преклонить гнев одного только межевщика на милость, все еще ярящегося и вопиющего, чтоб давали скорее белый столб и лопатки. Но и сего мне не великого труда стоило убедить ко всему, чего мне хотелось. Я подбежал к нему ж самым дружеским образом сказал ему в полголоса:

— Помилуйте, Иван Петрович! что это вы хотите делать и какой себя опасности подвергаете?

— «А что такое?» спросил он.

— Как что? У дураков–та непутное на уме: у них человек с полтораста приготовлено с дубьём и дреколием, лежат вон там, в яруге, и они пошли за ними, чтоб бить вас не на живот, а на смерть, и мне истинно вас жаль, вижу что вы очень доброй человек.

— «Что вы говорите? не в правду ли?» воскликнул испужавшийся и затрепетавший от страха межевщик.