Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3

— «О! что касается до сего, закричали обрадовавшиеся господа Салтыковы, то мы сей же час едем все к нему и готовы просить его до упаду, чтобы он вам сие дозволил». И действительно, тотчас велели подавать карету, и посадив меня с собою, поскакали к князю. Князь удивился всех их увидя и не понимал что б сие значило, но они скоро вывели его из недоумения, рассказав, что их к тому побудило. И как они все совокупно и от княгини начали его со множеством поклонов умолять, то князь усмехнувшись сказал: «Батюшки мои! Это зависит совсем не от меня, а единственно от воли самого Андрея Тимофеевича! Если он захочет принять на себя этот труд, то я ни мало тому не препятствую, а еще и сам буду тому рад, если удастся ему вам и княгине услужить и сделать и с нашей стороны некоторое к тому пособие».

Легко можно заключить, что мне не оставалось тогда иного делать, как на общее желание всех их согласиться. Итак, положено было, чтоб наутрие же мне с кем–нибудь из них в путь сей отправиться и к ним явиться, с чем мы их тогда и отпустили.

Как князю и действительно не только было все сие не противно, но по желанию его скорее кончить покупку было и самому еще приятно, что я принял на себя сию комисию, то по отъезде их изъявил он мне и о сем особенное свое удовольствие и пожелал мне счастливого успеха.

Сим кончилось тогда сие происшествие, а вместе с тем кончу и я письмо сие, превзошедшее уже свои пределы, и скажу, что я есмь ваш и проч.

(Декабря 29 дня 1808 года).

Письмо 173–е.

Любезный приятель! Приступая теперь к описанию езды моей с господином Салтыковым в Серпухов и в Киясовку, которая была для меня довольно достопамятна и против чаяния весьма приятна, начну тем, что я, распрощавшись тогда с князем, не успел поутру на другой день встать и одеться, является уже перед воротами квартиры моей карета, присланная от господ Салтыковых за мною. Я тотчас, собравшись налегке, к ним и поехал и дорогою помышлял о том, кто бы из них трех расположился ехать со мной. Из всех их старший нравился мне как–то всех более. Был он не только старее всех летами, но степеннее, простодушнее других, да и в чертах лица своего имел нечто приятное, дружелюбное и привлекательное, и потому желалось мне, чтоб не иной кто, а он в сотоварищество мне был назначен.

Желание мое действительно и совершилось. Он первой встретил меня по приезде и начал рекомендовать себя в мое ближайшее знакомство и дружбу, сказывая что он будет иметь удовольствие быть моим спутником. Приветствие сие делал он таким простодушным и дружелюбным образом, что восприятое мною об нем доброе мнение тем еще более увеличилось. Я соответствовал ласке его такими же изъявлениями моего удовольствия. И как нашел я его совсем уже в путь собравшимся, то позавтракав и распрощавшись с ними, осыпающими меня ласками и повторениями прежних своих просьб, сели мы с Александром Михайловичем в большую четвероместную карету, и посадив с собою еще какого–то молодого и чисто одетого человека, о котором не мог я сначала узнать, служитель ли он или иной какой был, в путь свой и отправились.

Покуда мы ехали Москвою, господствовало между нами совершенное безмолвие, и мы, как не знающие еще коротко друг друга, посматривали один на другого и спознакомливались так сказать глазами. Но и сии тотчас свели между собою некоторой род дружбы. Но как скоро выехали мы за город и наружные предметы перестали нас занимать и развлекать собою наши мысли, как надлежало нам что–нибудь говорить дабы не терпеть дорогою скуки. Итак, и начали мы поговаривать сперва по обыкновению о пустяках: о погоде, о дороге и тому подобном, а там мало–помалу и о других интереснейших материях. Удивительно было притом, что как он мне с первого вида отменно как–то полюбился, так равно и он ко мне и также с самой первой минуты почувствовал в себе нечто отменно его ко мне привлекавшее. Симпатия ли, господствующая между нашими душами, производила сие взаимное в обоих нас действие, или что иное было тому причиною, уже я не знаю, а только то сделалось после известно, что мы с первой минуты нашего знакомства и не говоря почти еще ни одного между собою слова полюбили уже друг друга, а что всего страннее, то оба и в одно время дорогою тогда имели одинакие мысли и одинакие желания. Он помышлял о том, как бы ему узнать образ и расположение моих мыслей и состояние моих свойств душевных и телесных, а я думал и помышлял о том же самом в рассуждении его и приискивал в мыслях удобную материю к начатию с ним такого разговора, которой бы мог служить мне орудием к испытанию и узнанию его сил и свойств душевных. И как по счастию взехали мы тогда на одно возвышение, с которого видны были прекрасные положения мест и представлялись очам преузорочные зрелища, то рассудил я употребить самые их и поводом к особенному разговору и орудием к замышляемому испытанию или, простей сказать, пощупать у него пульс с сей стороны. Для самого сего приняв на себя удовольственной вид, начал я будто сам с собою и любуясь ими говорить: «Ах! какие прекрасные положения мест и какие разнообразные прелестные виды представляются глазам всюду и всюду. Какие приятные зелени, какие разные колера полей! Как прекрасно извивается и блестит река сия своими водами, и как прекрасно соответствует всему тому и самая теперь ясность неба и этот вид маленьких рассеянных облачков». Говоря умышленно все сие, примечал я, какое действие произведут слова сии в моем спутнике и не останется ли и он также бесчувственным, как то бывает с людьми обыкновенного разбора. Но каким удивлением поразился я, когда увидел, что и он смотрел на все то с равным моему удовольствием и тотчас после окончания помянутых слов моих мне сказал: «Что прекрасно, то прекрасно! Но конечно вы, Андрей Тимофеевич, жалуете прекрасные положения мест и хорошие виды и любите увеселяться красотами натуры». — «Есть тот грех, отвечал я: как–то с молодых еще лет моих имел я счастие познакомиться с натурою и узнать драгоценное искусство утешатся всеми ее красотами и изящностями, и с того времени так к тому привык, что не могу никогда довольно ими навеселиться, и могу сказать, что доставляли и доставляют они мне в жизнь мою бесчисленное множество минут приятных».

Немногие сии слова были сущими искрами, воспламенившими всю внутренность души моего спутника, и положили первое основание всему последовавшему потом между нами дружеству. Не успел я их вымолвить, как он с некоторым родом восторга воскликнул: «Что это я слышу! и, ах! как вы меня обрадовали!» — «Чем таким и что такое?» спросил я, удивившись. — «А тем, сказал он, что я нашел в вас то, чего желал, и чего всего меньше ожидал. Будучи и сам до того и точно таким же охотником, никак не воображал я себе, чтоб мог найтить в вас себе подобного, и тем очень–очень доволен». — «Признаюсь, отвечал я ему, обрадовавшись также тому, что и я не менее тому рад, и надеюсь теперь, что сие поможет нам проводить время свое в дороге без дальней скуки. Натура поможет нам прогонять ее, станем усматривать везде красоты ее, станем говорить об них и утешаться совокупно ими». — «Конечно, конечно!» воскликнул он, и действительно тотчас потом начал и он изъявлять мне приятные чувствования души его, производимые видимыми нами предметами, а я делаться отголосками их.