Николай Зарубин - Надсада

— Из глухоманей выходить не надо. Тут вы, Данила Афанасьич, на своем месте. Будь моя воля, я бы вообще назначил вас смотрителем всех лесов губернии — во-он какой у вас порядок в хозяйстве. А съездить вам есть куда…

— Так-так, любезнай, — подскочил на месте Воробей. — До Афанасьича эт участок был мой, дак ниче не было. Ни-че…

Воробей изогнулся в сторону беседующих, разводил руками, раздувал щеки.

— Как это: ниче? — улыбнулся Иванов.

— Избушки — плохонькие… Печурки — из камешков… В лабазах — пусто… Годами не мылся — баньки-то не имелося… Ох, и намучился ж я… Но план давал… От… и — до…

При последних словах о «плане» старик гордо дернул головой.

Пришла очередь улыбнуться и Даниле.

— Обустроить участок — ерунда. Было б желание. Я, канешна, понимаю, что слова — одно, а дело — другое. Но и на том спасибо. Начальники у нас — перекати-поле. Тока для себя и под себя. Хотя и этого не могут, кусками норовят сглотнуть. Отсюда и бардак. Я ж для себя никада не старался. Мне хватит моей тайги. Но позволь спросить. Ты вот много чего знашь обо мне, а скажи: откуда у тебя этот вот нож? Вот дай-ка его мне…

Иванов подал. Данила повертел его в руках, сказал:

— Видишь на рукояти знак в виде креста иль птицы…

— Вот вы о чем, Данила Афанасьич… — долгим взглядом посмотрел в глаза собеседника. — Это действительно вырезан крест, крест староверческий, следовательно, нож принадлежал когда-то староверу. Мне он достался от тех стариков на память, а они рассказывали моему отцу, что сразу же после Гражданской в губернии зверствовала шайка бандита Фрола Безносого. Когда его взяли, в логове Фрола был и этот нож.

— Ты смотри, как все в жизни закручено… — раздумчиво проговорил Данила, к своему удивлению, не испытывающий в этот момент ничего, кроме разве что интереса. — Ножик-то этот — моего убиенного деда Ануфрия Захаровича, о приметах его на смертном одре рассказал мой отец Афанасий Ануфриевич.

— Значит, теперь вы точно знаете убийцу семьи своего предка. А нож — возьмите на память, вам он дороже.

— Не ожидал… Спасибо тебе, добрый человек…

Сказал и осекся: добрый ли? Он-то, Данила, готовился к иному…

«Чертовщина какая-то… И че эт я на людей, как на матерых зверей, снаряжался? Де-э-ла-а… Вот уж действительно: век живи, век учись, да оглядывайся…»

Данила оживился, заросшее щетиной лицо его осветилось хорошей улыбкой. Спросил:

— Но ты, Иннокентий Федорыч, сказывал, что мне есть куды съездить. Дак куды ж?

— Тебе, Данила Афанасьич, имя Евдокии Степановны Бадюло ни о чем не говорит? — перешел на «ты» Иванов.

— К… как ты сказал?.. — привстал со своего места Белов. — Какой Евдокии?..

— Евдокии Степановны Бадюло. Да успокойся ты. Пути Господни, говорят, неисповедимы. Так вот: в 1944 году эта женщина находилась в санитарном поезде и затевалась рожать. Поезд попал под немецкую бомбежку, но она — выжила и родила мальчика…

— Сына, значица…

Белову стало трудно дышать, а сердце забилось так, будто в погоне за соболем.

— Да, твоего, как я понимаю, сына, и зовут его Николай Данилович Белов, так что сомнений никаких не может быть. Он теперь проживает в городе Туле, по профессии — художник и, видимо, серьезный товарищ, если состоит членом Союза художников СССР. Евдокия Степановна — в пятидесяти километрах от Тулы, в поселке Дубна. Одинокая, но в общем-то никогда замуж и не выходила… Поедешь к сыну, пригласишь к себе, покажешь тайгу. И он тебе такие картины напишет, с такой неожиданной стороны покажет тебе твою вотчину, что возблагодаришь жизнь за счастье жить среди этой благодати. А Евдокия?.. Ведь сыну твоему дала твое отчество и фамилию. И что из этого следует?..

Выговорился и мягко тронул собеседника за плечо.

Для Данилы Белова все, что было вокруг, и все, что могло быть в этот момент в его поле зрения, вдруг потеряло всякий смысл. Не обращая ни на кого внимания, он стал собираться. Глядя на него, то же самое сделали и его спутники. И пошел-то он, опять же, ни на кого не глядя и не оборачиваясь. Следом тащился мотающий головой Воробей, за ним — остальные.

Шли кратчайшей дорогой и скоро были у зимовья.

Данила сам взялся разводить костер, налил воды в котелок, повесил на таган чайник. Жестом показал Воробью смотреть за костром, сам скрылся в чаще леса.

Подошли Иванов с Ковалевым, сели на валежину, суетившийся у костра Воробей бросал в их сторону укоризненные взгляды и тоже молчал, выдавливая из себя время от времени нечленораздельное: «И-и-эх… И-и-эх…»

Вернулся Данила с другой стороны леса часа через полтора. Лицо отражало то внутреннее состояние покоя, которое он, видимо, и испытывал.

— Ты, старый, давай-ка сюды припас, даче получше, — приказал Воробью обыденным тоном. — Пировать будем. И вы, уважаемые, не сидите как на поминках, — глянул в сторону нахохлившихся Иннокентия с Петром. — Помогайте старику. А я — в погребок.

Когда стол был собран и в кружки налит спирт, встал со своего места:

— Чего угодно ожидал я от этого похода, но вот за такое известие счас бы хоть в пламя, хоть в полымя. Всю свою жись жил я с душой, скукожившейся, как ссохшаяся шкура ведмедя. И думал, что уже ничем ее не размочить. Но вот оказывается, есть чем. Низкий тебе, Иннокентий Федорыч, поклон за известие, вот тока почему сразу-то не сказал?

— А ты бы тогда пошел в тайгу? — лукаво улыбнулся тот.

— Не знаю.

— Поэтому и оставил напоследок…

— Ну и правильно. Добрая весть всегда ко времени.

И была сомкнувшаяся над ними темень тайги.

Тайги, наполненной шумом раскачивающего верхушки деревьев ветра.

Тайги, напитанной звуками своих бегающих, ползающих и летающих жителей.

Тайги, хранящей свои скрытые до времени тайны.

Данила Белов в то лето действительно съездил, как говаривают в Сибири, «на запад». Поначалу к своей фронтовой зазнобе Дуне, к коей заявился нежданно, в самое предвечернее время. Вернее сказать, «заявился» — вряд ли правильно. Сойдя с пригородного автобуса, тут же, на остановке, наткнулся на худощавого мужичонку, который, видимо, кого-то поджидал, да не дождался и собирался уходить.

— Мил человек, — спросил со свойственной ему хрипотцой в голосе. — Не подскажешь ли, где у вас тут улица Тургенева располагатся?

— Тургенева? — переспросил тот равнодушно.

— Именно его, писателя… иль как там, не знаю… — И добавил короткое: — Ну?..

— Да идите все прямо, вверх во-он к тем пятиэтажкам, там и увидите свою улицу.

Данила пошел своим привычным шагом таежного человека, ни на кого не оборачиваясь и нигде не останавливаясь.

На одном из домов прочитал требуемое название, нашел и нужный ему номер третий. Перед квартирой остановился, выждал некоторое время, постучал.