Виктория Дьякова - Маркиза Бонопарта

– Я и так думала о себе слишком много, – прошептала она.

Доктор Шлосс ничего не сказал на этот раз – он собирал свой саквояж, только поправил очки, невольно выдав внутреннее волнение. Зато Анжелика услышала рядом вздох и тихую молитву – по голосу она узнала княгиню Анну:

– Votre Excelеnce [29] Ваша светлость (фр.) . , – маркиза повернулась так быстро, как только могло позволить ее больное тело, и протянула к Анне тонкие дрожащие руки. – Вы же знаете, мне нельзя задержаться. Ни на денек. Мой брат, мой Пьер… Он тоже может погибнуть в любую минуту. Пожалуйста, помогите мне…

– Моя дорогая. – Анна присела на ее кровать, строгое лицо княгини выражало искреннее сочувствие. – Я разделяю ваше горе и ваше страдание. Но во-первых, вы очень слабы и не сможете даже выйти из дома, не то что доехать до аванпостов и долго находиться там, у французов, где вам никто не окажет помощи. Вы не облегчите положение своего брата, явившись к нему больной, а станете обузой для него. А во-вторых, – она вздохнула, – даже если бы вы и смогли ехать, – теперь это невозможно. Главнокомандующий издал приказ о наступлении, и значит, все передвижения невоенных лиц по лагерю прекращены, и вас, да и меня тоже, просто не допустят на аванпосты. Надо укрепить силы и ждать другого случая… – Она ласково провела рукой по осунувшемуся личику Анжелики. – Даст бог, Вы свидитесь со своим братом, но немного позже… Когда армия выступит, вы поедете в карете княгини Лиз, потому что не сможете ехать верхом…

Что еще могло прозвучать для Анжелики печальнее? Какое еще сообщение оказалось бы более разрушительным даже для тех немногих сил, которые еще оставались у нее? О, как корила она себя за все прежнее, что именовала теперь не иначе как глупостью и высшим проявлением себялюбия. Но что она могла поделать? Предательская болезнь сковала все существо маркизы, продлевая страдание, уже представлявшееся бесконечным, обрекая на муку и ее саму и брошенного ею брата. Но разве она предполагала, могла ли представить себе, что во французской армии, бывшей некогда идеалом благородства и самопожертвования, адъютанты маршала запросто прикарманят предназначенное для раненых? О боже, что будет с Францией?! Что будет с Пьером? Увидятся ли они еще когда?

Разрыдавшись, маркиза утратила контроль над собой. Анна пыталась успокоить ее, но решив, что лучше оставить пока француженку одну, ушла проводить доктора Шлосса.

Алексей Анненков тоже навестил маркизу вскоре. Однако Анжелика не повернулась к полковнику, предпочитая, чтобы он думал, будто она в беспамятстве. В эти дни она ненавидела Алексея. Ей казалось несправедливым, просто насмешкой дьявола, что русский офицер, пусть во всех смыслах исполненный достоинств, но чужой ей человек, любовник другой, такой же чуждой ей женщины, остался жив, благодаря ее, Анжелики, стараниям о нем, а ее родной брат умер. Кто виноват? Анненков? Да, она винила его. Коленкур? Она проклинала его. Но больше всех их она винила и проклинала себя. Свои чувства, свои заблуждения, свои разбитые надежды.

Адъютант командующего арьергардом Лешка Бурцев летел в ставку Кутузова как на крыльях. Он шпорил верного своего коня-калмыка и несся, не разбирая дороги, – она всюду была одинаково плоха. Под луной блестели лужи вчерашнего дождя, который лил всю ночь. Грязь летела из-под копыт калмыка во все стороны – все сапоги и даже гусарская сумка со срочнейшим донесением Милорадовича и маленькой неизменной запиской Анне Алексеевне оказались замараны ею.

Всего несколько часов назад Милорадович получил сообщение от партизанского командира Дениса Давыдова – французы выходят из Москвы и движутся в южном направлении. Прочитав его, Милорадович просиял (так радостно и светло он не улыбался уже многие месяцы, от самого Немана) – и сразу погнал Лешку к Кутузову. А Лешка – и рад был стараться, торопился как мог.

Около полуночи влетев в Тарутино, Бурцев соскочил с измученного калмыка у знакомой фельдмаршальской избы и, отворив тяжелую дверь, вбежал в сени. Проскочив мимо изумленного главного квартирмейстера Карла Толя, он юркнул за печь – знал, что именно там почивает обычно Кутузов.

– Куда?! – кричали ему возмущенно Толь и подоспевший Коновницын. – С ума спятил? Кто тебе позволил главнокомандующего будить?

– Россия, Россия-матушка, господа, – весело отвечал им Лешка.

Те в недоумении замолчали.

– Да что стряслось-то? Что? Ты кто таков? – Кутузов еще не спал, так – дремал. Он приподнялся на кровати.

Лешка сунул главнокомандующему сюртук и помог надеть.

– Лешка Бурцев я, ваше сиятельство, помните? – говорил он. – Михаил Андреевич меня прислал, срочно велел сообщить…

– Ну шустер, шустер ты, браток, – покачал головой Кутузов, застегивая сюртук. – Всех генералов обскакал. Ну, говори, не томи, что там у Михайлы Андреевича случилось.

Бурцев помолчал, выдерживая паузу, а потом провозгласил так, чтобы слышали все штабные – и позавидовали, что он первый узнал и принес весть:

– Ваше сиятельство! Денис Давыдов сообщил: Наполеон выходит из Москвы. Бегут! Бегут! Вот донесение…

– Уррра! – закричали за перегородкой и было слышно, как упала скамейка. Генералы и офицеры обнимались и поздравляли друг друга.

– Господи, благодарю тебя, – проговорил Кутузов растроганно и, обернувшись к иконам, осенил себя крестом. – Вот теперь и мы за дело примемся, – он решительно пристукнул себя по коленке ладонью. – Молодец, Лешка, неси свечу!

– Как ветер, ваше сиятельство!

Еще недавно затерявшаяся среди лесов деревенька Тарутино мирно спала, а теперь ожила: повсюду в окнах засветились огни, захлопали двери изб. Тишину лунной ночи разорвали громкие голоса, по улицам зацокали копыта лошадей – ординарцы и вестовые мчались от фельдмаршальского дома во все стороны, поднимая фонтаны грязи.

– Анна Алексеевна! Елизавета Григорьевна! – взяв у Кутузова приказ Милорадовичу срочно разведать, где находится французский авангард, а потом следовать за русской армией, Лешка Бурцев ворвался в «дамскую» избу и, пока разбуженные хозяйки одевались, зажег все свечи, которые только были в горнице.

– Что такое, Алексей? – Анна вышла, накинув на тонкую кружевную рубашку цветастый крестьянский салоп. Волосы ее, распущенные, длинные, спускались по плечам ниже пояса. – Что кричишь?

– Выступаем, Анна Алексеевна! – Бурцев даже пританцовывал от радости. – Французы бегут из Москвы. А мы теперича – за ними: кто скорее обратно до Немана добежит. Я у фельдмаршала был, он приказ отдал – всем подъем, и в поход!

– Господи, Пресвятая Богородица, благословенная, – Анна перекрестилась на иконы. – Неужели дождались?

– Письмецо от Михаила Андреевича, – Бурцев подсунул ей конвертик. – Ответ уж потом пришлете. Я полечу – некогда мне. – Он поцеловал руку княгини. – Теперь уж только на победу согласные мы? – подмигнул он весело. – А на меньшее – ни-ни.