Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа

Она поежилась, и казалось, будто даже ее бесцветные волосы встали дыбом, а когда снова сосредоточилась на ладонях, то заерзала на стуле и побледнела, словно вот-вот грохнется в обморок.

— Оставьте нас, пожалуйста! — прошептала она таким тоном, что Охеда пришел в замешательство, тем не менее, он послушно поднялся из-за стола и отошел к окну, откуда стал наблюдать за снующими по площади прохожими.

Установилась тишина, в которой можно было услышать пролетевшую муху, гадалка глубоко вздохнула и еле слышно произнесла:

— Это руки короля. В них окажется величайшее богатство, о каком только может мечтать человек; эти руки завоюют империю и одержат величайшую из побед.

— Как вы сказали? — переспросил Писарро, наклоняясь к ней и вытягивая шею, чтобы лучше слышать.

— У вас руки настоящего полубога, — убежденно заявила она.

— Ну, для кого-то это, может быть, и руки полубога, — насмешливо воскликнул он. — Но для всех остальных это руки нищего!

— Я совершенно серьезно говорю, — раздраженно ответила хиромантка. — Когда я читала по рукам Охеды, мне казалось, что я встретила человека поистине исключительного, но ваши руки превосходят все, что мне доводилось видеть. Вот, взгляните! — добавила она, тыча острым ногтем в линию на ладони. — Вас ждут голод и лишения; вы вытерпите все муки ада и бездну отчаяния, но в конце жизни, утратив всякую надежду, вы совершите невероятные подвиги; станете одним из самых могущественных людей на планете и войдете в историю как величайший полководец и генерал.

— Генерал? — повторил Писарро, шмыгнув носом и утерев его рукой. — Я был бы счастлив, если бы стал сержантом, а уж звание капитана для меня и вовсе недостижимая мечта.

— Вы станете капитаном всех капитанов! — заверила женщина. — Генералом, который победит огромную армию, многократно превосходящую его собственную; маленьким Давидом, одолевшим огромного Голиафа.

— Да ладно!

— Можете мне поверить. Это написано здесь, на ваших ладонях.

— Уж не знаю, кто мог это написать, потому что сам я неграмотен, — лукаво ответил Писарро. С этими словами он взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.— А вы точно меня не дурачите?

— Так написано на ваших руках.

— Это всего лишь руки свинопаса, — заметил он. — Руки подавальщика из таверны, которому нечем заплатить вам за ваши бредовые предсказания. Зачем вам лгать?

— Я никогда не лгу, — заявила Гертрудис Аведаньо. — Могу немного покривить душой, если правда слишком горька; могу даже не сказать всей правды, если это необходимо, но я никогда не лгу. Вы взлетите выше короля, но увы, ненадолго!

— Почему же?

— Вас предадут.

— Меня убьют?

Гертрудис Авенданьо, совершенно ясно прочитавшая по его руке, что он будет убит, долго медлила с ответом, виновато опустив глаза.

— Я никогда не говорю о смерти, — проворчала она наконец. — Я лишь могу сказать, что вы станете жертвой великого предательства.

Франсиско Писарро ничего не ответил. На мгновение он задумался, затем поднялся, подошел к тазу, снова вымыл руки и вытер их чистой тряпкой, после чего вернулся на свое место и вновь положил руки на стол.

— Посмотрите еще раз, — попросил он. — И скажите хоть что-нибудь хорошее. Какой мне интерес столько лет вести собачью жизнь, чтобы в конце концов стать прославленным полководцем или даже вице-королем, которого все равно потом предадут? Но мне хотелось бы знать, встречу ли я свою любовь, полюбит ли меня эта женщина, и буду ли я с ней счастлив.

— Этого я не могу знать, — просто ответила она. — Это то же самое, как если бы вы попросили меня посмотреть на солнце и сказать, есть ли звезды позади него. Сияние солнца всегда затмевает свет звезд.

— Черт тебя дери!

Видимо, это невольное восклицание всерьез обидело женщину; она готова была встать и уйти, но руки Писарро настолько заворожили ее, что она так и не смогла подняться с места, не в силах оторвать глаз от причудливых линий на его ладонях.

— Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне, — произнесла она. — Вот уже сорок лет, как я занимаюсь этим делом — дольше, чем вы живете на свете. Я самый лучший и самый уважаемый мастер своего дела. Там, в Авиле, вы не посмели бы даже приблизиться к порогу моего дома, — она посмотрела ему прямо в глаза, прежде чем добавить нечто совсем уж неприятное: — Я ни о чем вас не просила, и мне от вас ничего не нужно. Вы сами попросили меня взглянуть на свои руки и предсказать вам судьбу, что я и сделала — совершенно бескорыстно, заметьте. Воля ваша, верить мне или нет, но я вправе рассчитывать хоть на какое-то уважение.

— Я уважаю вас! — поспешно ответил Писарро, искренне стараясь ее успокоить. — Я очень вас уважаю, просто ваши слова меня ошеломили. Я — и вдруг генерал и почти король? Господь с Вами, сеньора!

Гадалка оглядела его с ног до головы, пристально изучив неуклюжую костлявую фигуру, некрасивое, с грубыми чертами лицо и вульгарность жестов. Под конец она пожала плечами и с неохотой пробормотала:

— Пути Господни неисповедимы. Я читала тысячи ладоней великих людей, но их величие ничего не значило для меня.

Она хотела еще что-то добавить, но в эту минуту в дверях возник силуэт Васко Нуньеса де Бальбоа, который выглядел как никогда грязным, потрепанным и вонючим. К тому же ему стоило невероятных усилий удерживать себя в вертикальном положении. Не сказать, что он был мертвецки пьян, но явно провел напряженную ночь, которая для него до сих пор еще не закончилась.

— Добрый день, — еле выговорил он, заикаясь на каждом слове. — Не найдется ли здесь добрая душа, которая подаст кусочек хлеба голодному?

Никто не ответил, а когда его глаза привыкли к полумраку, он смог различить в углу таверны силуэты державшихся за руки Писарро и гадалки. Бальбоа удивленно повернулся к Алонсо де Охеде.

— Что я вижу! — воскликнул он. — Неужели наш добрый друг Писарро нашел себе невесту?

— Это Гертрудис Аведаньо, — произнес Охеда таким тоном, словно это имя уже само по себе все объясняло. — Хиромантка.

— Гертрудис Авенданьо! — воскликнул Бальбоа, покачнувшись и едва успев опереться о стол, чтобы не упасть. Он уставился на нее, как на морское чудовище. — Святые небеса! И каким же ветром вас занесло на этот занюханный остров? Здесь же нет ни принцев, ни маркизов.

— Зато есть будущие короли, — заметил Писарро, досадливо фыркнув. — Сколько раз я вам повторял, чтобы вы не являлись сюда пьяным!

— Я не пьян! Просто устал. Вот уже три дня, как у меня во рту маковой росинки не было, а эта скотина Диего Эскобар еще и напоил меня ромом. Боже, как же мне плохо! — прорычал он, падая в кресло, как тяжелый мешок. — Я болен, болен от этой нищеты и прочей мерзости, я устал от жизни.