Иван Наживин - На рубежах южных (сборник)

За воеводами на прекрасных конях, в цветных кафтанах, золотом расшитых, с золотыми крыльями, как у ангелов, за плечами, шли конные жильцы, и в руках у них были копья длинные, и на каждом копье играл цветной прапорец. За жильцами конными пошли жильцы пешие, высокие, статные, на подбор, молодцы в кафтанах многоцветных. За жильцами, хотя и не так стройно, но зато богато, пышно проходила московская дворянская конница, вся в бархате, в шелку, в золотых и серебряных цепях, в камнях многоцветных, с заводными конями, с челядью бесчисленной, с трубами серебряными и с громом великим барабанов и тулумбасов. За конницей московской – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, – форсисто пошли солдаты иноземного строю, и пешие, и гусары, со своими офицерами-иноземцами, а за ними потянулись стрелецкие приказы московские: одни в красных кафтанах с золотом, другие в зеленых, третьи в синих, четвертые в желтых, без конца, и сверкали на солнце их пищали длинные и секиры широкие, отточенные, и сердито громыхал за каждым приказом пушкарский наряд его. Время проходило, а не уставал Алексей Михайлович с боярами и народом московским любоваться полками своими и гордиться силою ратною государства московского. И вот, когда прогремел тяжко мимо царя пушкарский наряд последнего стрелецкого приказа, все точно ахнуло и замерло в восхищении: на гордых играющих конях, слепя глаза богатством бранным, шел Стремянной Приказ, верная охрана великого государя. Что ни конь – картина, что ни воин – богатырь из сказки древней. А впереди полка вихрился, весь в огнях, молодой знатный витязь князь Сергей Одоевский. И, когда проходил он мимо царя, князь всадил шпоры к крутые бока своего коня, тот в ярости взвился, но сдержанный железной рукой, заиграл игрою буйной, и князь, выхватив вдруг саблю свою, приложил золотую рукоять ее к челу, а потом опустил саблю долу: голова-де моя у ног твоих… И вышло это у него так красносмотрительно, что все вокруг восторженно взревело, и улыбнулся царь. А Языков одобрительно кивнул головой: вот это гоже, это с польского манеру!..

Стукнула, закутавшись белым дымом, пушка, и вся река воинская враз стала, образовав огромный многоцветный квадрат вкруг ставки царской. Царю и ближним боярам подали челядинцы богато убранных коней. Но не успел великий государь, сев на коня, тронуться с места, как навстречу ему подскакали оба воеводы.

– Ну, исполать тебе, князь Юрий Алексеевич!.. – ласково проговорил Алексей Михайлович. – Уж так утешил, так утешил, что и высказать тебе не могу!.. Вижу, вижу труды твои… И помни: за Богом молитва, за царем служба не пропадают…

Князь сдержанно сиял: это была первая победа над смутой. Царь доволен, царь доверяет, – значит, там, на Волге, руки будут развязаны. А это первое дело…

Начался объезд царских полков и приказов. Царь медленно продвигался на коне вдоль рядов, останавливался, ласкал начальников, хвалил людей и чувствовал, как вкруг него бесконечные тысячи сердец загораются священным огнем воинским. И, завершив круг, царь снова подъехал к своей ставке.

– Еще раз, князь: утешил!.. – решительно повторил Алексей Михайлович и слез с коня. – А теперь отпустим воев по домам, а там прошу тебя хлеба-соли моего откушать…

Вся свита спешилась.

Царь воссел снова на свой трон.

Опять в белом дыму стукнула пушка, и все войско, дрогнув, перестроилось к походу в Москву. Минута затишья… Князь Долгорукий орлом оглядел недвижные полки и вдруг поднял свой золотой шестопер. Враз взыграли трубы, загрохотали барабаны, и первым, приветствуя царя кликами восторженными, пошел на Москву, во главе с молодым витязем Одоевским, Стремянной Приказ, а за ним все другие полки и приказы. У солдат подводило брюхо с голоду, у многих штаны были мокры – не выдержали, – от жажды в глазах круги огненные ходили, но за то все, и в том числе они первые, убедились, что наша матушка Расея всему свету голова. А это только и было нужно…

Царь – чрезвычайно довольный, ласковый, сияющий – всех просил милостиво к столовому кушанию. И князя Юрия Алексеевича посадил он с собой за столом по правую руку, и ему первому по приказанию царя подавали всякую снедь и лили вино пенное или мед старый, пьяный. Мало того: ему одному – знак величайшей милости – послал царь соли и не раз подавал хлеба. И князь бил всякий раз челом государю, и кланялись ратному воеводе все присутствующие, поздравляли его с великой царской милостью. А разряженные слуги уже несли во все стороны и лебедей белых, и гусей, и рыб чуть не в сажень длиной, и похлебки всякие, и заливные, и тельные. И текли вина рекой обильной. И присматривали слуги зорко за гостями иноземными, потому некоторые восточные послы, выпив здравицу, норовили кубок царский на память за пазуху спрятать. Для таких бесстыжих послов были деланы нарочно в аглицкой земле сосуды медные, посеребренные или позолоченные… А с поля все гремели еще в честь великого государя клики уходящих людей ратных…

И, когда закончился, наконец, торжественный обед, Алексей Михайлович обратился к князю Долгорукому:

– А когда, с Божьей помощью, надеешься ты, князь, выступить?

– Мешкать не буду, великий государь… – отвечал раскрасневшийся от вина князь. – Упустишь огонь, не потушишь… Дозволь завтра же, государь, быть у руки на отпуске…

– Орел, орел!.. – покачал головой довольный Алексей Михайлович. – Ну, я вижу, что за тобой спать можно спокойно…

Алесей Михайлович встал, и все, кто могли еще встать, поднялись за ним. Но очень и очень многих побороли меды и вина царские – около тех со сдержанной улыбкой хлопотали слуги. Алексей Михайлович был в самом чудесном расположении духа.

– Ну, Сергеич, друг мой… – обратился он к Матвееву. – Уж так я доволен, так доволен, что и сказать тебе не могу. И на радостях решил я твои новые хоромы поглядеть, на новоселье к тебе заехать…

Это было совершенно неслыханной милостью: ни царь, ни его семейные никогда у бояр не бывали. Даже если кто из ближних бояр умирал, и тогда никто из царской семьи не являлся на дом, чтобы отдать последний долг близкому человеку. Слышавшее последние слова великого государя бояре переглянулись: ну и пошел Артамон Сергеич в гору!.. Матвеев, живший до того в своем скромном домике у Николы-на-Столпах, только что отстроил себе по настоянию царя великолепные палаты в Белом городе, устроенные на иноземный лад не хуже, чем у князя В.В. Голицына, в Охотном ряду. И вот царь всемилостивейше изъявил желание посмотреть, как его собинный дружок устроился. Осчастливленный Матвеев сейчас же отрядил одного из своих холопов верхом домой, к своей супруге, чтобы предупредить ее о высоком госте.

Некоторое время спустя, по раскисшей от последних дождей дороге, заколыхалась, окруженная вершниками, скороходами, ближними боярами и жильцами, золоченая колымага царя. За ней, на почтительном расстоянии, протянулся бесконечный поезд бояр, гостей именитых и иноземных послов, которые были на смотру и возвращались теперь на Посольский Двор в чрезвычайно веселом расположении духа: они очень оценили московское гостеприимство. В особенности эти русские меда – небеса видишь!..