Иван Наживин - На рубежах южных (сборник)

– Обстрелять картечью! – приказал генерал.

Ухнула пушка, и белое облачко разостлалось над отрядам. Не дождавшись второго выстрела, казаки скрылись за дальними курганами.

– Разрешите преследовать? – обратился прапорщик к Спету.

Генерал отрицательно покачал головой. Он опасался ловушки и твердо верил в военную хитрость казаков.

Отдав приказание быть наготове, генерал спустился с вала и отправился писать реляцию…

Он ощущал какое-то смутное томление и тяжесть в груди, но крепился. После обеда стало трудно дышать. Мелькнула мысль:

«Опять сердце… Так и тогда было, в Оренбурге…»

Он прилег на кушетку. Вошедший денщик уже не застал генерал-майора фон Спета в живых.

Глава VII

Как-то появился в казацком стане долговязый хорунжий, с лицом скопца, в серой свитке и красных шароварах. Он толкался среди казаков, с одними здоровался, как со старыми знакомыми, с другими перекидывался шутливыми словами. Там, где собиралось человека три четыре, он обязательно останавливался, пускался в разговоры.

В его обличье и в говоре угадывался шляхтич, который с голодухи, в поисках лучшей доли отправился в чужие земли, но сохранил свой, шляхетский гонор.

Вот он прибился к кучке сидящих, присел на корточки.

– Добродию, панове! Але ж вы меня не узнали?

Казаки повернули головы в его сторону.

– Побей меня бог, ежели это не Романовский. Ишь, собачий сын, когда объявился! – вытащив из зубов люльку, недоуменно воскликнул старый казак Петренко. Пригладив седые усы, он еще раз повторил: – Ишь, собачий сын.

Долговязый, названный Романовским, не обиделся. Он весело оскалил желтые зубы и доверительно сообщил:

– Сам батюшка-царь меня послал сюда…

Все насторожились.

Романовский попал в казаки во время похода черноморцев в Польшу. Тогда к казакам, осадившим Седлец, перебежал обедневший шляхтич и провел черноморцев потайным ходом внутрь города.

Шляхтич назвался Андреем Романовским и, опасаясь мести за измену, попросил кошевого Чепегу зачислить его в казаки. Покойный атаман, хоть и недолюбливал предателя-шляхтича, однако ж в войско его зачислил и даже произвел в хорунжие.

После смерти кошевого Чепеги хорунжий Романовский вздумал было выставить себя родичем покойного атамана по матери и метил на наследство, но был без труда обличен во лжи. Боясь наказания, он скрылся и только теперь объявился бог знает откуда.

– Але батюшка-царь покликал меня и каже: «Поезжай, Андрий, к моим черноморцам, молви им, чтоб скликали они круг, Котляревского скидывали, а тебя выкликали кошевым атаманом…»

Казаки переглянулись. Седоусый Петренко прямо заявил:

– Брешешь ты, собака!

– Як бога кохам! Чтобы не видеть мне своей матери, – быстро закрестился Романовский.

– А она у тебя была? – спросил другой казак лет тридцати пяти, в домотканой рубашке с засученными рукавами. – Мне скидывается, померла она, бедная, как только побачила, какого прохвоста родила.

Не обращая внимания на колкости, долговязый хорунжий продолжал уверять:

– Батюшка-царь так мне и повелел: «Иди, Андрий, пусть казаки тебя слухают. Коли не будут слухать, отписывай мне. Котляревского прогоните, пся крев, сто чертей ему в зубы». Як бога кохам!

– А со старшинами та иными врагами что царь велел делать? – чуть прищурившись, спросил седоусый казак.

Не замечая подвоха, шляхтич закрутил головой.

– Ничего царь не казал!

В эту минуту чья-то тяжелая рука легла ему на плечо. Романовский мгновенно обернулся.

– Ты что тут, голубчик, брешешь? – исподлобья глядя на шляхтича, строго спросил Собакарь. – Слухаю я тебя и дивлюсь, в какие это ты такие атаманы лезешь?

Шляхтич попытался было вырваться, но Никита держал его крепко.

– За старшин та за богатеев ратуешь? Их выгораживаешь?

Казаки с интересом наблюдали за происходящим.

– Але пан атаман не понял меня? Пан атаман не ведае, что я сам враг старшине. Як бог свят! На что мне старшины? Сто чертей им в зубы, зачем мне за них заступаться?

Собакарь приподнял шляхтича за ворот и дал ему пинка такого, что Романовский проехал животом по пыльной дороге. Но сейчас же вскочил и поспешно скрылся за возами.

Казак в домотканой рубашке с засученными рукавами крикнул:

– Пан хорунжий, передай нашим, что мы пашем!

Петренко вытянул трубку изо рта, сплюнул на землю и заявил:

– Шпырь Котляревского цей паныч. Соглядатый!

– А хай глядит, – беспечно махнул рукой Собакарь. – Мы не таимся! А гадить будет – повесим, як шкодливого котяру!

По-иному действовал Гулик. Он не ходил меж казаков, не смущал их речами. Хитер был войсковой старшина и умен, далеко видел. Знал, что события эти не были простым возмущением, что недовольство, охватившее значительную часть населения Кубани, выливается в настоящее восстание. И когда старшинам пришлось искать укрытия в Усть-Лабинской крепости, Гулик пришел к Котляревскому и заявил:

– Я, Тимофей Терентьевич, иду к бунтовщикам.

Котляревский удивленно взглянул на Гулика.

– Вы думаете, сумеете повлиять на них?

– Нет, Тимофей Терентьевич, но казаки меня знают, вот я и постараюсь войти к ним в доверие, планы выведать…

По мысли Гулика, подавить восстание можно было лишь собрав крупные силы регулярных войск. А для этого, считал он, надо выиграть время, помешать бунтовщикам развернуть активные действия.

Пробраться в лагерь для Гулика было делом не сложным. Трудней в доверие втереться.

Шмалько прямо заявил:

– Старшине меж нами делать нечего. Овцам с волками дружбу не водить.

Но совсем неожиданно за Гулика заступился Федор.

– Ты, Осип, вечно на людей нападаешь. Мокий Семенович вреда нашему брату не делал. Знаем мы его.

С ним согласились.

Чтобы окончательно завоевать доверие Дикуна, войсковой старшина подал совет, чтобы вокруг лагеря выставляли охрану. Это предложение пришлось всем по душе, и с тех пор Гулика часто видели вместе с Дикуном.

А через день хитрецу старшине удалось завоевать симпатию большого числа казаков. Утром в лагерь пришел обоз из десяти можар, запряженных быками. Гулик сам привел первую пару к палатке, где жили вожаки восстания, и громогласно заявил:

– Прошу казачество принять от моих достатков харчи: пшеничной та пшенной крупы и сала трошки.

Казаки прокричали Гулику «ура».

Но никто не видел, что старшина через ловкого шляхтича Романовского в тот же вечер переслал записку в Усть-Лабинскую крепость.

В этой записке он сообщил, что бунтовщики пока не собираются покидать Екатеринодар и ждут подхода казаков с низовья. А еще писал, что по станицам неспокойно и многих куренных атаманов уже прогнали, а на их место выбрали новых, самую что ни на есть сирому.