Поль Феваль - Горбун

– Аврора, зачем ему понадобилось представлять принцессе меня и убеждать семейный совет, что я ее дочь? – перебила гитана.

– Ах, милая Флора. Разве мы можем ответить на все вопросы? Ведь мы с тобой еще совсем молоды. Наши души не зачерствели, а ум не в состоянии постигнуть изощренных нюансов человеческой злобы. Впрочем, это и не нужно. Понять до конца, зачем ты понадобилась Гонзаго, я не могу. Но вижу, что в его руках ты – послушный инструмент. Мне это было ясно еще вчера. А сейчас, надеюсь, станет ясно и тебе.

– Карамба! Что же это? Чувствую, – все так и есть, как ты говоришь, – пробормотала донья Круц, нахмурившись и слегка опустив веки. – Что же нам делать?

– Только вчера, – продолжала Аврора, – Анри признался, что меня любит.

– Только вчера? – удивилась гитана.

– Но почему? Почему, спрашивается, он так долго молчал? – размышляла вслух Аврора. – Да потому, что ему мешала простая человеческая деликатность. Ведь он знал о моем аристократическом происхождении и огромном наследстве. Это его от меня отчуждало, воздвигало между нами непреодолимую преграду.

Заметив на лице доньи Круц улыбку, Аврора нахмурилась.

– Неужто, мне придется раскаиваться в том, что была с тобой слишком откровенна?

Гитана обвила руками шею подруги и, глядя ей в глаза, проговорила:

– С чего ты так всполошилась, чудачка? До чего же вы, аристократки, чувствительны! Уже и улыбнуться нельзя. Я засмеялась потому, что мне попросту не понятна ваша сословная щепетильность. Тоже еще придумали препятствие, нечего сказать! Я ведь не принцесса, или герцогиня, уж и не знаю, кто ты там есть на самом деле. Мне это странно, потому и смеюсь.

– Так было угодно Господу! – со слезами произнесла Аврора. – Знатная родословная имеет свои радости и свои несчастья. Мне же, в двадцать лет оказавшейся на пороге смерти, высокое происхождение не принесло ничего, кроме слез.

Аврора прикрыла ладонью рот порывавшейся что-то возразить Флоре и продолжала:

– Поверь, я совершенно спокойна, потому, что уповаю на милость Всевышнего. Он посылает нам испытания лишь до той поры, пока мы не перестанем попирать эту грешную землю. Когда я говорю о смерти, ты не подумай, что я сама стремлюсь приблизить свой последний час. Самоубийство – тягчайший грех. Его нельзя искупить молитвами оставшихся в живых. Самоубийца никогда не войдет в ворота рая. Если я туда не попаду, то никогда больше не увижу Анри. Ведь он почти что святой. Нет уж, пусть о моей смерти позаботятся другие. Те, кому это нужно.

Донья Круц побледнела.

– Что ты такое говоришь? – пролепетала она дрожащим голосом.

– В этой комнате я нахожусь одна достаточно долго, чтобы хорошо обдумать все, что тебе сейчас говорю. Вот, посуди сама: меня захватили и привели сюда. Почему? Потому, что я дочь Невера. И знаешь, Флора, это то самое страшное и есть. Сознание того, что я окажусь меж двух огней, между враждующими сторонами, одна из которых Анри, а другая моя мать, сразила меня, будто кинжалом в сердце. Пробьет час, и мне придется сделать выбор. Как же поступить? С тех пор, как я узнала имя отца, во мне заговорила его душа… вчера я бы не поверила, что в мире существует сила, способная разлучить меня с Анри. Но сегодня…

– Сегодня? – спросила донья Круц, заметив, что подруга замолчала. Аврора, отвернувшись, утерла слезу. Донья Круц с волнением за ней наблюдала. Гитана с легким сердцем расставалась с заманчивыми иллюзиями, посеянными в ее сердце Гонзаго, – она как ребенок, без сожаления расстающаяся со сладкими сновидениями, пробуждалась с улыбкой.

– Дорогая сестричка, – сказала она. – Конечно же, ты Аврора де Невер. Это ясно, как день. Не так уж много в Париже герцогинь, у которых есть дочери твоего возраста и красоты. Но ты сейчас произнесла слова, которые меня сильно испугали.

– Какие слова?

– Ты сказала: «Пусть о моей смерти позаботятся те, кому это нужно».

– Ах, вот ты о чем. Я уж забыла. Понимаешь, я была здесь совершенно одна. Голова горела и просто раскалывалась от разных мыслей и, видно, от этого осмелев, я сама взбежала вверх по лестнице, – точно так же, как мы ходили с тобой вдвоем, и стала возле двери, через которую тебя тогда звали эти господа. На сей раз там было тихо. Я заглянула в скважину. В зале за столом сидели мужчины. Женщин не было.

– Нас попросили уйти на некоторое время, – пояснила донья Круц.

– Аврора знаешь, Флорочка, почему?

– Гонзаго сказал… – начали гитана.

– Ах, – вздрогнула Аврора, – тот, что сидел в центре стола и отдавал разные распоряжения, – значит это и есть Гонзаго?

– Да. Это принц Гонзаго.

– Не знаю, что он вам говорил, но он лгал, – сказала Аврора.

– Но почему ты так уверена, сестрица?

– Потому, что, если бы он сказал вам правду, ему не было бы нужды посылать тебя за мной.

– Прости, дорогая, но я не поняла. Объясни, попроще. Ты говоришь, Гонзаго нам солгал, отправив разглядывать подарки. Но в малой гостиной действительно лежали нарядные платья и украшения. Так в чем же ложь? Впрочем, лучше расскажи, в чем состоит правда. Говори же, говори скорее, не томи; не то я скоро свихнусь от неведения!

Аврора собиралась с мыслями, прижав голову к груди подруги.

– Ты обратила внимание, – заговорила она, наконец, – на цветы, что стоят в вазах по всей комнате?

– Конечно, обратила. Они очень красивы.

– Аврора помнишь, как Гонзаго произнес: «Если она откажется, то будет свободна»?

– Помню. Именно так он и сказал.

– Когда я заглянула в скважину, – продолжала Аврора, сжимая руку доньи Круц, – Гонзаго как раз произнес эти слова. Сидевшие за столом слушали его молча, неподвижно застыв на стульях, и были бледны, словно выходцы с того света. Я отвела от скважины глаз и приложила ухо.

В этот момент скрипнула дверь.

– Что же ты услышала? – с нетерпением прошептала донья Круц.

Аврора не успела ответить. В дверях появилось изможденное лицо фактотума. Оно изображало приторную улыбку.

– Милые сударыни! – торжественно произнес он. – Вас уже ждут. Пора!

Аврора немедленно встала.

– Идемте. Я готова, – сказала она.

Поднимаясь по ступенькам, донья Круц склонилась к подруге и едва слышно прошептала:

– Что же дальше? Говори. Ты остановилась на цветах.

Аврора мягко сжала руку гитаны, с тихой улыбкой ответила:

– Ты сказала, красивые цветы! Не так ли? У мсьё де Гонзаго отменный вкус, как у истинного синьора. Знай же, если я откажусь, то прежде. Чем обрету свободу, получу букет этих удивительных цветов.

Донья Круц пристально глядела на Аврору; она чувствовала, что за ее словами скрывается какая-то трагическая тайна, но какая, понять не могла.

– Браво горбун! Отныне помимо Эзопа II и Ионы ты еще будешь и Вакхом.