Поль Феваль - Горбун

Гости опять расположились за столом и начали пить.

– Прекрасная мысль! – раздавались голоса.

– Вместо маркиза женим горбуна!

– Это куда как забавнее. Горбун будет превосходным супругом!

– Представляю физиономию Шаверни, когда, пробудившись после перепоя, он обнаружит себя вдовцом!

По приказу мадемуазель де Нивель Ориоль выпил на брудершафт с братом Пейролем. Своенравной «дочери Миссисипи» застенчивый нормандец пришелся по душе. Оставив в стороне свое чрезмерное дворянское высокомерие, Кокардас Младший охотно выпивал с каждым, при этом, однако, не позволяя к нему относиться как к рубахе парню, так как на дух не выносил скоропалительного забубенного хмельного панибратства.

– Крапленый туз, нельзя ли поделикатнее! – решительно оборвал он толстяка Ориоля, когда тот вздумал обратиться к нему на «ты». Словом, за столом гасконец держался с достоинством, способным выдержать самую суровую критику.

Гонзаго и горбун за стол пока не садились. Они стояли у стены на маленькой площадке между кучей одежды и часами у напольной вазы с цветами. Принц пристально всматривался в лицо Эзопа II, стараясь разгадать его скрытые за язвительной маской мысли.

– Какие гарантии угодно от меня получить вашей светлости? – осведомился горбун.

– Прежде всего, я хочу знать, каким образом ты догадался, – ответил принц.

– Догадываться не понадобилось. Я не покидал этой комнаты с самого начала ужина, и потому слышал притчу о персике, рассказ о цветах и панегирик об Италии.

Гонзаго взглянул на кучу плащей, куда горбун указал пальцем.

– Верно. Ты был здесь, – задумчиво произнес Гонзаго. – Зачем же тебе понадобилось разыгрывать эту комедию?

– Хочу все знать. Я очень любознательный, ваше сиятельство. Стараюсь все видеть и слышать, чтобы иметь возможность делать верные выводы, – и вот в результате пришел к убеждению, что маркиз Шаверни для вашего замысла тип неподходящий.

– Ты прав. Я почему-то слишком часто ему попустительствую.

– И напрасно, ваша светлость, смею заметить. Ибо попустительство до добра не доводит. Сейчас он спит, но когда проснется, то…

– Значит, хочешь все знать, – пробормотал Гонзаго. – Однако, оставим пока Шаверни. Как тебе притча о персике?

– О, это было замечательно, виртуозно, дерзновенно. Но опасаюсь, что для вашей команды, состоящей в основном из людей, прямо скажем, несколько изнеженных, притча о персике может показаться слишком уж жестокой.

– Аврора история с цветами?

– Очень элегантна. Но опять же чересчур сурова. История с цветами не для слабонервных. Вашим соратникам она, скорее всего, внушит страх.

– Меня не интересует твое мнение о моих людях. Я их знаю лучше, чем ты.

– О, разумеется, ваша светлость. Именно потому я и укрылся под плащами, что хотел получше познакомиться с вашими людьми.

– Не уклоняйся от вопроса, – усмехнувшись, продолжал Гонзаго, – он задан тебе, а не им.

– Я всегда был без ума от Италии, ваша светлость, – ответил Эзоп II, – и, признаюсь, никогда не слышал более изящного анекдота, чем тот, что высочество рассказали о происшествии с графом Каноцца на винограднике в Сполете. Однако я не решился бы его поведать этим людям.

– Значит, ты себя считаешь более крепким, чем любой из них? – Гонзаго покосился на своих приспешников.

В ответ Эзоп II со значением ухмыльнулся, даже не сочтя нужным пояснить столь очевидный факт словами.

– Ну как там у вас? – выкрикнул из-за стола Навай. – Договорились насчет брака?

Гонзаго жестом приказал ему молчать.

Нивель сказала:

– Держу пари, что этот скрюченный очаровашка весь распух от голубеньких. Будь моя воля, я выскочила бы за него с распростертыми объятиями!

– И сделались бы мадам Эзопшей II! – съязвил задетый за живое Ориоль.

– Или мадам Ионой! – прибавил Носе.

– Аврора еще лучше мадам Вакханкой! – подытожил Монтобер.

– Ах, – воскликнула Нивель, переключив внимание на Кокардаса Младшего. – Из древних богов я более других почитаю Плутоса, бога богатства. Видите этого бравого удальца? Если бы его самую малость обработать золотым песочком с Миссисипи, он заткнул бы за пояс любого принца.

При этих словах Кокардас от гордости раздулся и заметил воспылавшему ревнивым румянцем брату Паспуалю:

– Пресвятая сила! А ведь у плутовки недурной вкус! Право же, она знает толк в настоящих мужчинах!

– Почему ты считаешь себя более подходящим для дела чем Шаверни? – спросил Гонзаго у горбуна.

– Потому, что у меня есть опыт, – ответил горбун. – Я уже был женат.

– Ах, вот оно что? – оживился Гонзаго и еще пристальнее вгляделся в собеседника.

Эзоп II, невозмутимо почесывая подбородок, смотрел принцу в глаза.

– Я уже был женат, – повторил он. – А теперь вдовец.

– Даже так? – со значением произнес Гонзаго. – Какое же в том твое преимущество перед Шаверни?

Лицо горбуна слегка нахмурилось.

– Моя жена была красива, – произнес он, понизив голос. – Очень красива.

– И молода? – спросил Гонзаго.

– Совсем юная. Ее родители были бедны.

– Понимаю. Ты ее любил?

– Еще как! До умопомрачения. Но союз наш оказался недолгим.

Лицо горбуна становилось все мрачнее.

– Сколько же продлился ваш брак?

– Полтора дня.

От удивления принц присвистнул.

– Как же это? Ну-ка объясни.

Горбун рассмеялся сухим недобрым смешком.

– Кокардас чему объяснять, если высочество и так все поняли? – пробормотал он.

– Нет, не понял, – возразил принц.

Горбун в нерешительности опустил взгляд.

– Впрочем, возможно, я ошибся, – может быть вам действительно нужен Шаверни.

– Объяснись, тебе сказано! – повысил голос Гонзаго.

– А разве вы, ваше сиятельство, до конца объяснили вашу историю с графом Каноцца?

Принц с пониманием кивнул головой.

– На следующий день после свадьбы… – продолжал горбун, – я ведь должен был дать ей какое-то время ко мне привыкнуть, приспособиться. Но она не смогла!

– И что же? – допытывался Гонзаго.

Горбун взял с круглого столика бокал и опять посмотрел принцу в лицо. Их взгляды встретились. Внезапно в глазах горбуна вспыхнула такая ярость, что принц, будто теряясь, прошептал:

– Совсем юная, красивая… и тебе ее было не жаль?

Горбун остервенело саданул о столик бокалом, и тот разлетелся в пыль.

– Я хочу, чтобы меня любили, любили, любили!

Лицо горбуна исказилось гримасой какой-то не вяжущейся со смыслом его слов жестокости, ноздри раздулись, по вискам покатился пот, на лбу запульсировала жила.

– И горе той, которая окажется на это не способной!

Гонзаго молчал, и горбун мало-помалу опять обрел свою бесстрастно насмешливую мину.