Поль Феваль - Горбун

Регент уже переступил сорока пятилетний рубеж. Но выглядел старше, из-за не проходящей усталости, которая отражалась в каждой его черте. Тем не менее, он был красив. Его лицо являлось воплощением благородства и обаяния. Он обладал мягким умиротворяющим, как у женщины, взглядом, в его глазах светилась доброта. Она была настолько очевидна, что могла показаться слабостью. Когда его никто не видел, он немного сутулился. От своей матери принцессы Палатинской он унаследовал немецкую прямоту и способность быть экономной в деньгах. Встречаются крепкие, словно выкованные из железа натуры, на которых разгульный образ жизни не оставляет следов. Филипп Орлеанский к ним не относился. И лицо и осанка красноречиво свидетельствовали, как тяжело на нем отражаются постоянные оргии. Можно было предсказать, что его блистательная расточительно веселая жизнь на износ вот-вот себя исчерпает, и, что где то на дне бутылки шампанского уже притаилась смерть.

Горбун у порога кабинета встретил камердинера, который его немедленно впустил.

– Это вы мне писали из Испании? – спросил регент, окинув взглядом посетителя.

– Нет, монсиньор, – почтительно ответил горбун.

– А из Брюсселя?

– И из Брюсселя не я.

– И из Парижа не вы?

– Нет, монсиньор, из Парижа тоже не я.

Регент еще раз измерил горбуна взглядом.

– Я бы очень удивился, если бы вы оказались Лагардером.

Горбун, улыбнувшись, поклонился.

– Боюсь, сударь, вы меня неверно поняли. Я никогда не видел этого Лагардера.

– Монсиньор, – заговорил продолжавший улыбаться горбун. – Когда этот человек служил в кавалерии вашего августейшего дядюшки, его прозвали Лагардер Красавчик. Я же никогда не был ни красавцем, ни кавалеристом.

– Как вас зовут?

– Дома меня называют мэтр Луи. А вне дома такие люди, как я, обычно имеют прозвище.

– Где вы живете?

– Очень далеко.

– Вы отказываетесь назвать свой адрес?

– Именно так, монсиньор.

Филипп с удивлением поднял брови и тихо произнес:

– У меня имеется полиция, сударь! Она слывет достаточно расторопной. Полагаю, для нее не составит особого труда узнать…

– Едва вы упомянули о полиции, ваше высочество, я тут же раскаялся в моей попытке навести тень на плетень, – поспешил объясниться гость. – Я живу во дворце мсьё принца де Гонзаго.

– Во дворце Гонзаго? – удивился регент.

Горбун утвердительно кивнул, и не то с сожалением, не то с гордостью прибавил.

– Мне пришлось заплатить высокую аренду.

Регент задумался.

– Давно, – сказал он, – очень давно я впервые услышал об этом Лагардере. Тогда о нем говорили, как об отчаянном сорвиголове и скандалисте.

– С тех пор он много сделал, чтобы избавиться от пороков юности.

– Кем вы ему приходитесь?

– Никем.

– Почему он сам ко мне не явился?

– Потому, что под рукой оказался я.

– Если бы мне захотелось с ним повстречаться, – где его искать?

– На этот вопрос я не могу ответить.

– В таком случае…

– У вас есть полиция, ваше высочество, она слывет расторопной, не так ли? Пусть разыщет.

– Это вызов?

– Предостережение, монсиньор. Не больше, чем через час Лагардер исчезнет из пределов досягаемости французской позиции, и после этого уже никогда не повторит свой рискованный шаг, который предпринял, чтобы снять груз со своей совести.

– Значит, он его сделал против собственной воли?

– Именно так, монсиньор, вы верно заметили.

– Что его останавливает?

– То, что ставкой в этой игре будет счастье всей его жизни, в игре, которую он может и не выиграть.

– Однако, что же понуждает его рисковать?

– Клятва.

– Какая клятва?

– Клятва, которую он дал одному умирающему.

– Как его имя?

– Оно вам хорошо известно, монсиньор. Его звали Филипп Лотарингский герцог де Невер.

Регент опустил голову, сразу как то обмяк и осунулся. Недолго помолчав, он тихо произнес:

– Почти двадцать лет прошло, а я ничего не забыл, ничего! Как я любил моего друга, моего бедного Филиппа, и он меня любил. С тех пор, как его не стало, не знаю, удалось ли мне хоть раз пожать чью-нибудь истинно дружескую руку.

Горбун впился взглядом в регента. Он был очень взволнован. В один момент с его языка едва не сорвалась какая-то фраза, но он вовремя сдержался, и лицо его опять приняло бесстрастный вид. Филипп Орлеанский поднял взгляд и медленно произнес:

– Кроме близкой дружбы с герцогом де Невером нас связывали родственные узы. Моя сестра вышла замуж за его кузена герцога Лотарингского. Как глава государства и как шурин я должен оказывать поддержку его вдове, которая к тому же стала супругой еще одного моего близкого друга. Если дочь Невера жива, я могу пообещать, что она получит богатое наследство и выйдет замуж за достойного аристократа, носящего титул не ниже принца, если она, разумеется того пожелает… Обо мне говорят, что я владею одной бесспорной добродетелью, умею, де, прощать обиды и даже оскорбления. Наверное, это правда. Я способен забыть любое зло, причиненное лично мне, если пойму, что его совершивший, – искренне в том раскаивается. Однако здесь дело совершенно иного рода. Речь мне обо мне, а о злодейском убийстве. Когда я узнал, что Филипп де Невер убит, я поклялся, что отомщу за его смерть. И вот теперь, став во главе государства, я обязан не отомстить, а покарать убийцу. Это будет уже не месть и даже не возмездие. Это будет правосудие.

Филипп Орлеанский замолчал, – ему показалось, что в глазах горбатого собеседника блеснули слезы. Но тот, словно в знак одобрения внезапно склонил голову, а когда ее опять поднял, то регент не смог бы поручиться, что не поддался иллюзии, вызванной игрой света время от времени коптящих ламп.

– Пока что для меня много не ясно, – продолжал хозяин кабинета. – Почему этот Лагардер так долго тянул, прежде, чем обратился ко мне?

– Потому, что он решил лишь тогда снять с себя обязанности опекуна, когда мадемуазель Аврора де Невер станет взрослой женщиной и сможет сама решать, кто для нее друг, а кто нет.

– У Лагардера есть доказательства того, о чем вы сейчас от его имени говорите?

– Есть… Есть, кроме одного.

– Какого же?

– Он пока не знает твердо, кто убийца.

– А нетвердо знает?

– Да. Он считает, что знает. Чтобы узнать убийцу у него есть некая примета.

– Примета в таком деле не может служить доказательством впрочем.

– В скором времени у вашего высочества будет возможность решать это самому. Что же касается рождения и достоверности того, что именно эта девушка – дочь Невера, здесь все в порядке.

Регент опять задумался.

– Какую клятву дал Лагардер? – спросил он после некоторого молчания.

– Он пообещал заменить ребенку отца.

– Значит, в момент смерти Невера он был с ним рядом?