Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

Однако доселе покрытое мраком неизвестности слово – Мензале вскоре открылось мне рябящей гладью мелководного озера, и невдалеке от Дамьята я, чувствуя поживу, утвердил своё новое жилище на грядущие шесть сезонов. Кодекс из Лавры, который к исходу 33 года сумел я раскрыть, освободив от новых наслоений примерно наполовину, повествовал о деяниях древних и местном потопе. Теперь требовалось мне только время. И ничьих посторонних глаз.

Перед началом малейших работ на озере я поручил Прохору позаботиться о скрытности, к чему он проявил какое-то неожиданное усердие, особенно сравнительно с его недавней ещё негой, напоминавшей тяжёлую предсмертную хандру всякому, кто не знал его раньше. Я же за годы привык к чередованиям деятельности и лени этого человека, не раз выручавшего меня и столь же нередко едва ли не бросавшего на произвол судьбы. Ныне же он взялся за дело, засучив рукава, и недели три спустя, пока я ещё собирал и классифицировал кости по берегам этой замечательной лагуны, сочинил и привёл в исполнение план охраны границ, которому позавидовал бы и Прозоровский, учинивший немало мер предосторожности на своих болотах. Но как скрыть работы на огромных просторах? На роль охранников никто не мог подойти лучше бедуинов. Мегмет Али питал каждый отряд из пятисот всадников сотней дюжин кошельков жалования, при этом всегда вперёд. Мы не собирались менять устоявшееся положение, таким образом, наши лихие полсотни обошлись нам в семь с половиной тысяч рублей в полгода. Половину этой суммы, впрочем, уплатил сам владетель Египта, после долгих моих увещеваний возобновить разведку для строительства на озере дамб. Немало ревнивых взглядов упало на меня со стороны его советников из Европы, ибо уже не раз подавались ему проекты осушить всё мелководье, вернув обширные пространства плодородных земель в оборот, как в древности, и обратить на посев сарацинского пшена.

Меж тем Мензале всё более и более открывалось мне своей таинственной стороной, и я не чаял уж начать раскопки. Покуда шли приготовления к отсыпке дамбы и отводу воды из небольшого затона. Мною решено было начать со стороны, обращённой к Святой Земле, но единственно потому, что на ней не располагалось ни поселений, ни рыбачьих стоянок. Впоследствии понял я, как угадал: самое восточное из древних устьев Нила – Пелузский рукав – пролегало вёрстах в пяти в стороне, и не могло повредить осушению. О пустынные пески разбивались тихие волны мелкого водоёма, и единственная еле заметная дорога оживляла пейзаж редкими караванами или поклонниками, бредущими меж двух древних патриархатов. Три дюжины копателей, нанятых ещё в Джизе, обеспечивали быстроту работ, которую не дали бы здешние жители из-за меньшей опытности и неизбежных отлучек. Привычные к раскопкам у пирамид, они не задавали вопросов, поскольку, кажется, не имели таковых вовсе. Хоть и полагалось им меняться после двух месяцев работ, болтовня в Каире беспокоила меня меньше слухов под боком. Я не желал посвящать здешнюю чернь в свои дела, особенно учитывая сплочённость рыбаков, которые дикостью и независимостью заставляют уважать себя даже пашу. Им не могла прийти по душе мысль о сокращении их угодий, и получить под боком шесть сотен пиратских джермов и шесть сотен копий, служивших шестами – ужас пострашнее козней всех тайных орденов.

От своего Общества Древностей без труда получил я согласие на отыскание древних предметов на дне, отправив туда несколько туманных легенд и неразборчивых папирусов едва ли не под видом свидетельств, заслуживающих самого большого доверия. Тридцать тысяч ассигнований сверх имевшихся милостиво получил я на труды. Что ж, они держали слово, и умели выказывать благодарность.

Весной 1834 я отрядил Прохора в Бейрут с наказом завершить там дела и перевезти находки частью в Константинополь, частью в Дамьят. Он вернулся всклокоченный и поведал о восстании в Палестине и осаде Иерусалима, и мысль о зыбкости здешнего мира повергла меня в печаль на долгие дни.

По счастью, одно оставалось прочным: нить, соединявшая меня с княжной Анной. Я регулярно получал письма от своей возлюбленной. Писала она раз примерно в месяц, но оказии доставляли мне их то два кряду, то надолго оставался я без вестей от неё. Все они дышали благополучием. Её спокойствие приписывал я немалым своим здесь стараниям. И отвечал ей двумя посланиями на одно. Меня не потревожило, а даже и успокоило известие, что князь Александр Николаевич вернулся к себе в имение.

К лету мы уже готовились к спуску воды через канал, прорытый в узком перешейке, и я не находил места от предвкушения главных находок. Но то одно, то другое обстоятельство задерживало обнажение дна. Невзирая на засуху, вода просачивалась отовсюду, и толстый слой сочного ила топил черпалки, которыми мы пытались очистить дно. Уже отчаявшийся, я искал способов заказать машину из Англии, но тут Прохор придумал, как нам избавиться от напасти. Двадцать пять рублей просил он на дело и себе в награду. Едва получив желаемое, он пустил по деревням слух, а уже наутро меня разбудил скрип полуразваленной арбы. Не успел я вылезти из шатра, чтобы узнать, почему пропустили к месту двух худосочных крестьян, как десятки повозок появились со всех сторон. Менее чем в две недели весь жирный ил не только оказался вывезен на окрестные поля, но и, кажется, несколько обогатил моего секретаря, хотя по душевной доброте и склонности к благотворительности взимал он самую умеренную плату. Поначалу я хотел организовать процеживание ила и кармана моего помощника, но после махнул рукой: интересующее меня находилось глубже. Не менее элегантно Прохор решил и другие задачки, но всё же проволочки заставили отложить раскопки до конца августа.

К тому времени отзывы о моих трудах из Академий, обогнув обитаемые земли, вернулись в Египет множеством неожиданных почитателей и учеников. Я немало времени тратил на лекции, которые вполне льстили моему тщеславию, и не менее того – на дорогу до раскопов, потому что мазанка моя, поставленная в безопасном отдалении, превратилась в подобие салона, а окрестная пустыня стала аудиторией с природной декорацией, где подолгу мог бродить я с каким-нибудь заезжим египтологом, несколько запоздалым в своём интересе для переменчивой моды Европы. Не менее интриговала всех и таинственность наших дел, впрочем, никто не осмеливался без спроса совать в них нос. Слухи о сильной поддержке, умело распускаемые Прохором, и память о недавнем действительном разгроме части наших врагов, создали нам определённого сорта славу. Я беззастенчиво пользовался авторитетом в академических кругах и язвительно отвечал на мнения критиков, особенно тех, в ком чувствовал силу правды и открывавшийся талант – навязывал своё мнение не столько аргументами, сколько жизнью в каменной и пергаментной сокровищнице. Само многолетнее обитание на Востоке служило доказательством моей правоты сильнее фактов, придавало силу моим гипотезам лучше находок, коих зачастую недоставало. Время от времени снабжали мы коллекции Мегемета Али старинными диковинами, оставляя себе только снятые с них копии эпиграфов, и тем, кажется, заслужили его благожелательность, вкупе с обязательством взять на полное содержание наших бедуинов.