Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 2

Озеро меж тем развлекало нас охотой. Я постановил себе во что бы то ни стало добыть розового фламинго, но за всё время мне так и не удалось подстрелить ни одного. Коварные птицы тянулись над водой длинными вереницами, в пятистах шагах от наших лодок, и ни одна из них не попалась нам под ружьё. Впрочем, утки, черныши и полевые чирки служили нам неплохим утешением.

Долгожданный покой, полученный мною спустя три года тревог и опасностей, понимал я как дар тайного общества или его противников. Кажется, тогда мне было всё равно. Я не желал рассуждать, как далеко заступил за черту зла. Я часто вспоминал наше дружеское прощание с Артамоновым, и не мог удерживать плотоядной улыбки. Опасался ли я его визита в Петербург? Пожалуй, не слишком, ибо позаботился о том, чтобы словно невзначай опорочить его поведение в глазах Анны. И для того мне не пришлось изобретать лжи, хватало и правды, которую подбирал я умело, как истинный учёный, доказывающий свою теорию. Да и ему не забыл напомнить, как велика власть тайного ордена в столицах, ибо оттуда и проистекают их приказы. Что ж, как никто иной, соперник мой на руку княжны Анны помог мне в обретении этой вожделенной руки. Без него не справился бы я с заданием Орлова, без Орлова будущность моя оставалась бы в руках недругов. Но не князь ли Голицын стал тайным моим благожелателем?

Я давно разгадал шифр Себастьяни, открывший мне мерзкую истину, но не спешил слать отчёта Орлову. Почему? Тут и сам я не мог ответить. Пусть небольшая, но власть над всесильными мира сего даёт нам особенные силы, те, которые позволяли мне не держать в голове мыслей об Отчизне, куда стремилась моя душа, а оставаться в краях не шибко гостеприимных. Мало мне казалось уже и кафедры Кёлера, да и должностью товарища министра, равного Дашкову, или второго лица в Синоде, как у друга моего (но и соперника же) Муравьёва не мог удовлетворить я своё тщеславие, ибо прошёл путь куда больший их, не единожды оказываясь на волосок от гибели. В руках моих уже сошлись нити древнего заговора, и не хватало одной лишь, чтобы сплести из них тугой узел. А коли отправлюсь в Петербург, не кончив дела, отдам им последний ключ, то получу ли что-то взамен? О, нет, я нуждался в козырном тузе, чтобы загибать углы. Я хотел продолжать игру в кошки-мышки, без оснований видя себя хищником – и теперь словно бы затаился в засаде, ожидая их движения. В том, что грядёт оно, я не сомневался.

Но ради этого жертвовал я главным.

Прохор откинул льняной полог, заменявший мне дверь, и наполовину шёпотом торжественно объявил:

– Тот, кого вы ждёте… Он здесь.

Я отворил жалюзи окна. В четверти версты, свернув на холме с тропы, в нашу сторону медленно спускался небольшой караван. Я прицелил трубу, и в круге фиолетовой каймой очертилось лицо посланника. Словно не решаясь пересечь невидимую границу, процессия встала, не дойдя до нас третью часть пути. Тот самый человек, спешившись при помощи своих провожатых, отделился от остальных и неторопливо заковылял ко мне. Теперь я без труда опознал бы его и простым глазом, хоть мы никогда прежде не виделись. Я поблагодарил Прохора за бдительность (он плюнул на песок) и поспешил встать навстречу путешественнику, успев сделать два десятка шагов, прежде чем мы крепко обнялись.

– Рад видеть вас в добром здравии, господин Рытин, – приветствовал он меня на родном языке. – Я назвал ваше имя вёрст за двести от сих мест, и оно одно привело меня сюда безошибочно.

– Слава о ваших похождениях в Нубии шествует впереди вас, Авраам Сергеевич, – в свой черед отвечал я.

– Это потому только, что немощное тело моё не поспевает и за самыми ленивыми слухами, – довольный, он показал на свой протез, заменявший ему ногу, потерянную при Бородино, за что арабы уважительно прозвали его отцом деревяшки.

Отдав друг другу несколько витиеватые почести, мы могли сесть в тени обширного шатра, чтобы приступить к беседе, немало занимательной для нас обоих. Скромный караван Норова разместился под пологами, где люди получили кофе и вдоволь фруктов, а вьючные животные воды.

Спускавшиеся вниз по Нилу англичане и французы доставляли мне немало анекдотов о поднимающемся вверх одноногом русском, лично лазавшем по развалинам священного острова Филе, седлавшего дромадеров у величественных порогов Уади-Гальфа и пролезавшим к самым корням пирамид. Имя Норова я знал по зарисовкам его давнего европейского вояжа, но не мог ожидать встретить его в Египте. Я спросил, что же привело высокого гостя в этот медвежий угол, на что он не замедлил польстить мне, что место это моими стараниями сделалось едва ли не самым знаменитым в Египте после Джизы.

– Желание встретиться и услышать о ваших изысканиях из первых уст, – ответил Норов. – И ещё, признаться, случай. Дамьят – единственное место, не тронутое чумой.

– Предосторожности преувеличены. Чума здесь случается лишь чуть реже зимы у нас дома. Это род сезона тут, – заметил я, но он, кажется, не внял моему замечанию, или не понял, что выражаю я тем вежливое недоверие.

Весь вечер он живописал похождения в Верхнем Египте, и поначалу я пытался внимать ему, ухватившись за бурный поток событий. Фиваида, Мемнониум, Луксор и Ассуан проплывали перед моим мысленным взором ленивым струением Нила мимо бортов дагабии. Авраам Сергеевич оказался бы безупречным рассказчиком, умело чередуя спокойное повествование с напряжёнными или смешными происшествиями. Оказался бы – для кого-либо другого, но, увы, не для меня, радовавшегося здесь тихому отдыху кабинетного сидельца от своих собственных невероятных приключений. Но к середине ночи, когда Прохор, утомлённый преодолением порогов чужих восторгов, без стеснения исполнял носом сложные трели, я всё больше обращался к собственным думам, испытывая противоречивые чувства к сему человеку, убеждённый, что и он имеет ко мне разные намерения. Он, конечно, не был случайным визитёром, но какова истинная роль его – мне предстояло выяснить. Минуло больше года, как меня никто не тревожил в этой полной треволнений земле, и я ещё не решил, чему приписывать это: тайным заботам Орлова, довольством Голицына или моим стараниям в отношении враждебных некогда членов секретного ордена. Но я ждал, если не сказать – выжидал, и едва ли находился день, чтобы я с подозрением не оглядывался мысленно на кого-нибудь из участников пьесы, в которой оказался. Однако всё было покойно, а гости мои не выходили из пределов обыкновенного любопытства дилетантов или специалистов – и это всё сильнее настораживало меня. Я твёрдо знал, что единожды затронутые тонкие струны причин имеют свойство звенеть отголосками последствий годы спустя. Они – никогда не отступают насовсем и никогда не оставляют раз избранную жертву.