Рональд Уэлч - Рыцарь-крестоносец

Это была лишь первая из многочисленных атак, предпринятых турками. На этот раз сарацины, как всегда, осыпав вражеское войско градом стрел, хотя и не собирались отступать, предпочли не приближаться к христианам вплотную, поскольку им слишком хорошо была известна опасность рукопашного боя с таким сильным противником, как вооруженный до зубов рыцарь.

Таким образом, крестоносцы могли в относительном спокойствии поджидать прибытия своего арьергарда.

Но все же в армии оказался человек, которому это ожидание было не по душе.

На левый фланг, где находился отряд из Яффы, выехал граф Раймонд.

– Я не могу больше ждать, Бальян, – сказал он. – Я иду на прорыв.

– Но мы должны оставаться на месте, граф, – возразил сир Бальян.

– У нас слишком мало времени. Со мной едут сир Реджинальд Сидонский и рыцари из Наблуса. Если к нам присоединитесь вы с сиром Хьюго вместе со своими отрядами, мы сможем прорваться к холмам.

Сир Бальян покачал головой. Граф не стал тратить времени, чтобы переубедить его, и отъехал.

Спустя несколько минут Филипп увидел, как плотная группа всадников, оторвавшись от войска, устремилась по направлению к рядам турок и вскоре смешалась с толпою размахивающих знаменами мусульман.

– Они прорвутся, Хьюго? – озабоченно спросил сир Бальян.

– Полагаю, что да. Но их лошади сильно устали. Им не удастся далеко уйти.

Но, как позже удалось узнать Филиппу, граф все же сумел прорвать оборону турок и устремился в Триполи, где он, не дожив и до конца того же года, умер от болезни и горя.

Христиане со все возрастающим нетерпением ждали, пока к ним подтянутся госпитальеры и тамплиеры. Назад было отправлено несколько гонцов, с тем, чтобы убедить пехоту в необходимости наступления. Но солдаты отказывались сдвинуться с места – все равно в каком направлении, к врагам ли, назад ли, в Саффарию, – теперь стройная ранее пехота напоминала более толпу отчаявшихся и потерявших терпение и веру людей. Солдаты поднимались на окрестные холмы, чтобы оттуда наблюдать за финалом этого бессмысленного похода, обернувшегося настоящей трагедией.

Рыцари, сомкнув ряды и заслонившись щитами, продолжали противостоять стрелам иноверцев. Число человеческих жертв оказалось незначительно, и больше всего этих мужественных воинов волновало состояние лошадей. Уже более половины христианского войска потеряло своих коней, и теперь пешие рыцари с мечами наголо, прикрываясь щитами, ждали нападения иноверцев.

Но уже все начали заметно уставать. У большинства иссякли последние запасы воды, а прямо над их головами стояло беспощадное солнце, убивающее несчастных воинов палящими лучами сильнее, чем стрелы врагов.

Как раз в это время к основному войску присоединились отряды двух военных орденов, и по рядам армии был передан сигнал к наступлению. Как только прозвучат трубы, всадники должны будут начать атаку. Христианам оставалось надеяться теперь только на то, что им удастся прорвать цепь сарацинских воинов.

Филипп, едва не терявший сознание от жары и жажды, заставил себя взбодриться. К счастью, его конь не был ранен и еще мог двигаться, хотя Филипп почти сутки уже не поил его. Отряд из Бланш-Гарде обступил неукротимого, не сломленного трудностями этого похода сира Хьюго, рядом с которым стояли Филипп и Жильбер в окружении остальных конных воинов во главе с Льювеллином.

Турки тоже начали готовиться к битве, как только Саладин заметил знамена приближающихся госпитальеров и тамплиеров. Он знал, что в лице рыцарей орденов он имел самых фанатичных и рьяных противников, и, как опытный воин и искусный полководец, он не мог не предугадать возможную тактику христиан.

Турки прекратили обстрел и вернулись к своему войску. Обе стороны собирались с силами для решающей битвы. В следующие полчаса должна была решиться судьба сражения, а вместе с ним и судьба всего христианского Востока.

Ги Лузиньянский находился в центре войска, рядом со Святым Крестом. Убедившись, что все отряды заняли свои позиции, он поднял руку, чтобы подать сигнал к бою. Заиграли трубы, передавая во все концы приказ к наступлению.

Едва ли во всей армии нашелся бы человек, чья кровь не заиграла в жилах, откликаясь на призывные звуки труб, даже если бы он находился на самой грани изнеможения и отчаяния. Крестоносцы с нетерпением ждали решающего момента, и даже усталые непоеные кони нетерпеливо переступали копытами, чувствуя настроение своих хозяев. И миг пришел. Огромной стальной волной, в едином порыве все крестоносное воинство двинулось в атаку.

Громкий звон бесчисленных колец тысяч кольчуг перекрывался воинственным кличем, одновременно вырвавшимся у всех воинов, и тяжелым топотом лошадиных копыт – словно живое море с грохотом обрушилось в пески унылой пустыни. В раскаленном неподвижном воздухе поднялись клубы желтоватой пыли, но даже эта грязная пелена не могла заслонить величественной картины крестоносцев, идущих в атаку: развевающиеся белые плащи, плоские шлемы, сверкающие кольчуги, длинные древки копий с бьющимися на ветру маленькими флажками, решительно торчащие вперед, навстречу врагу, и сами всадники, прикрывающиеся продолговатыми щитами, украшенными родовыми гербами.

Филипп же ничего этого не видел. Он смотрел прямо перед собой, в одну мелькающую от бега коня точку, обозначившуюся сквозь прорези его шлема. Но он слышал вокруг себя крики и ржание лошадей, и, как и все христиане, был охвачен радостным возбуждением, вливавшимся в его сердце вместе со звуками трубы и с сознанием, что он является частичкой мощного потока людей и лошадей, несущегося на врага и сметающего все на своем пути, – тяжелой рыцарской конницы, основной ударной силы рыцарского войска. Наступил момент, ради которого он посвятил столько часов тренировкам, момент, когда он может, наконец, слиться в едином порыве с тысячами таких же, как он, людей, готовых идти на смерть ради земли, ставшей их родиной, – ради Святой земли.

И вот обе армии столкнулись. Мешанина звуков: хруст копий, ржание лошадей, звон клинков и надрывные крики людей, летящих друг на друга, одержимых ядом религиозной ненависти, страхом, враждой крови и инстинктивными гневом и яростью.

Филипп увидел, как копье его поразило цель. Услышав знакомый уже скрежет, он мельком заметил смуглое лицо турка под белым тюрбаном, исказившееся гримасой страдания и предсмертной агонии. Потом копье его сломалось, и он немного отъехал назад, вынимая одновременно из ножен свой меч хорошо рассчитанным, отработанным в длительных тренировках движением.

Его лошадь грудью наступала на двух маленьких арабских лошадок, в то время как их незадачливые хозяева упали на землю, сраженные мечом Филиппа. Филипп, наклонившись вперед, рубил мечом направо и налево, обрушиваясь молнией на каждого врага, попадавшего в его поле зрения, посылая им проклятия, вкладывая в эти удары всю силу и энергию своего усталого тела.