И. Болгарин - Адъютант его превосходительства

– Извините, что задержал вас. Ставский, скотопромышленник.

– Я вас слушаю, господин Ставский, – вежливо ответил Кольцов. – Чем могу быть полезен?

– Видите ли… я хотел бы испросить аудиенцию у его превосходи­тельства по поводу поставки крупной партии мяса – мягко сказал Фролов.

– Советую обратиться к начальнику снабжения армии генералу Дееву, – казенным, вежливо-безучастным тоном ответил Кольцов.

– Генерал Деев? – переспросил Фролов и затем добавил: – Простите, его не Семеном Алексеевичем зовут?.. Я когда-то знавал Семена Алексеевича…

– Фролов сделал паузу, – Деева. Мне говорили, будто был он в отъезде, а сейчас якобы вернулся в Харьков. Потянуло, знаете, в родные места.

Простите, но генерала Деева зовут Михаилом Федоровивич, – сухо пояс­нил Кольцов.

– Ошибка, значит? Извините!.. Ах, да! Вспомнил! Тот Деев числился по археологическому ведомству. Нумизматикой занимался. Извините! – Фролов сокрушенно развел руками и попятился, размахивая котелком. – Желаю здравствовать!..

Вскоре он уже затерялся вдали в уличной толпе. Выждав, когда Павел Андреевич уехал, Юра выбрался из своего убежища и стремглав бросился к себе в комнату. Прикрыв за собой дверь, он прислонился к мягкой ее кожа­ной обивкой и внезапно почувствовал озноб. Стоя так, он лихорадочно ду­мал. Память неутомимо и безутешно складывала вместе разрозненные факты, которым Юра прежде бессилен был найти объяснения: таинственные шаги в личных покоях командующего, старательно скрываемая заинтересованность Кольцова в судьбе человека без имени и этот сегодняшний взбалмошный раз­говор. Во многом непонятный, в котором по странному совпадению несколько раз прозвучало знакомое Юре имя – Семен Алексеевич. Фролов и Семен Алек­сеевич были друзьями. Не поэтому ли сейчас в Харькове появился Фролов? Конечно поэтому. Здесь все ясно. А вот разговор с Павлом Андреевичем – он ведь тоже не зря.

И вдруг страшная догадка, будто вспышка молнии, поразила Юру. А что, если Кольцов вовсе не тот, за кого себя выдает? Что, если они с Фроловым тоже давно и хорошо знакомы? И Фролов приходил, чтобы сообщить Кольцову, что Семен Алексеевич вернулся из тюрьмы?

Мучительно размышляя о происшедшем, Юра все больше убеждался, что по­явление Фролова возле штаба – не случайность. Он определенно, вне всяких сомнений, приходил на свидание к Кольцову… Фролов и Кольцов, несомнен­но, давно знакомы, и весь их сегодняшний разговор – своеобразный шифр. Значит, Павел Андреевич совсем не тот, за кого себя выдает? Он – крас­ный?..

Но как в таком случае поступить ему, Юре? Рассказать о своих подозре­ниях, догадках Щукину? Или же Ковалевскому? Но это означало бы безуслов­но одно – Кольцова тут же арестуют. А заодно с ним Фролова и Красильни­кова. И наверное, расстреляют. Но разве может он причинить им зло? Эти люди были всегда добры к нему, даже спасали от смерти!.. Только им в по­следнее время самозабвенно верил он!.. Только им!..

А может быть, следует объясниться с Павлом Андреевичем? Может, все не так? И он развеет его подозрения? Но тогда Кольцов должен будет отдать приказ об аресте Фролова и Красильникова!.. Что-то не выходит у него как надо…

Но ведь нужно передать Павлу Андреевичу письмо Тани. Он обещал ей!.. А встречаться с Павлом Андреевичем ему сейчас не хотелось. Павел Андрее­вич по его лицу поймет, что что-то случилось. Он умеет быть таким прони­цательным!..

И тогда Юра решил положить письмо в комнате Павла Андреевича на вид­ном месте. А сам ушел в город, чтобы не встречаться с ним до вечера.

Конверт лежал на виду, поверх деловых бумаг, и Кольцов удивленно об­радовался коротенькой записке, вложенной в этот конверт. «Павел Андрее­вич! – прочел он. – Мы должны увидеться. Жду вас в пять пополудни в вес­тибюле университетской обсерватории. Там мы сможем поговорить без поме­хи. Таня».

Странно было теперь получать письма… Просто люди забыли писать письма, словно их было некому читать. Второй год шла гражданская война, и почтальоны понадобились для другого. И вот письмо! Ее письмо!

Кольцов понимал, какая бездна лежит между ним и этой девушкой. Он не имеет права перед самим собой, перед своим делом на особые отношения с девушкой из другого мира. Вот почему, когда Щукин запретил ему видеться с дочерью, Павел вдруг почувствовал облегчение: узел отношений, на кото­рые он не имел права, разрубался помимо его воли.

Но Таня не хотела смириться с этим решением отца, она звала Павла, наверное стыдясь этого, иначе зачем письмо? Сейчас и ему захотелось уви­деть Таню, хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что он сможет пре­возмочь свое страстное искушение кого-то любить, кому-то верить…

До пяти оставалось совсем немного времени, и, предупредив Микки, что он уходит, Павел Андреевич отправился на встречу с Таней.

Массивное здание университетской обсерватории безжизненно глядело бесчисленными окнами и казалось совсем безлюдным, но, когда Кольцов толкнул тяжелую дверь, она неожиданно легко подалась и в лицо ему резко пахнуло холодной сыростью.

В огромном, погруженном в полумрак вестибюле было необычайно пусто. За маленьким столиком, где обычно сидел служитель, – никого. Казалось, только шаги Кольцова, только тонкое позвякивание его шпор жили сейчас в этом здании.

Но вот где-то в глубине этой пустоты скрипнула дверь, послышались легкие, стремительные шаги, и возле широкой мраморной лестницы, поблек­шей от времени и людского нерадения, показалась Таня. Она протянула к Павлу руки, и у него горестно сжалось сердце, когда он увидел осунувшее­ся Танино лицо.

– Я благодарю вас, Павел Андреевич, что вы отозвались на мою просьбу,

– тихо сказала она.

– Таня, – одним дыханием позвал Кольцов и повторил громче: – Таня!

И тотчас эхо подхватило это имя и понесло вверх, туда, откуда из зе­леноватого полумрака спускалась лестница и смутно виднелось что-то похо­жее на антресоли. Там, вверху, длинно Проскрипела дверь, послышались чьи-то торопливые шаги.

Таня слабо ахнула и потянула Кольцова за руку к двери возле лестницы, и они очутились в комнате, заставленной стеллажами и застекленными вит­ринами, в которых тускло мерцали старинные монеты и медали.

Павел хотел что-то сказать Тане, но она приложила палец к губам, при­зывая к молчанию. Потом громко позвала кого-то совсем по-свойски:

– Владимир Евграфович! Профессор, где же вы?

– Иду, Татьянка, иду, – отозвался старческий голос, и тут же Владимир Евграфович вышел из-за перегородки. У профессора были длинные седые во­лосы, бессильно опущенные плечи и добрые, расплывчатые глаза.

– Я рад познакомиться с вами, – едва слышно, каким-то музейным шепот­ком вымолвил он, – очень рад, господин… – профессор с бесцеремонной естественностью привстал на цыпочки, заглянул Кольцову на погон, – гос­подин капитан, если я правильно разбираюсь в армейских чинах.