И. Болгарин - Адъютант его превосходительства

Капитан Мезенцев вскочил на подножку классного вагона и снова бросил взгляд на часы: было ровно десять часов утра.

И, по всему вероятию, в ту же минуту новороссийские телеграфисты пе­редали эту новость по всему маршруту следования литерного эшелона.

Вся дорога – от Новороссийска до Харькова – ждала этого сигнала. Тот­час после него на – станции и полустанки, покинув казармы, прибыли роты охраны. Патрульные устанавливали на рельсы дрезины и отправлялись – в который раз! – проверять исправность путей…

Сообщение о выходе литерного из Новороссийска было принято в Харько­ве, в ставке командующего Добровольческой армии.

Адъютант его превосходительства Кольцов с десяти часов утра ни на се­кунду не позволил себе отлучиться из аппаратной. Едва только последний сантиметр ленты вышел из буквопечатающего аппарата, как он немедленно отправился наверх, Тщательно оглядев себя с ног до головы в зеркале и оправив френч, вошел в кабинет командующего.

– Ваше превосходительство, экстренное сообщение! В десять ноль-ноль – точно по намеченному графику – литерный эшелон вышел из Новороссийска! – четко доложил он.

Ковалевский оторвался от дел, довольно улыбнулся и удовтворенно ска­зал:

– Отлично, Павел Андреевич!.. И вот о чем я вас буду просить. Лично проследите за продвижением этого эшелона. Это чрезвычайно важно. Время от времени докладывайте мне.

– Кольцов щелкнул шпорами – шпоры длинно прозвенели малиновым звоном.

– Слушаюсь, Владимир Зенонович! – И вышел. Он сел за свой стол и уже ни на чем другом не мог сосредоточиться. Мысленно он видел этот эшелон с английскими танками, находившийся тридцать минут, нет, уже сорок минут в пути.

«На сорок минут ближе к Москве! – тяжело думалось Кольцову. – Неужели это неотвратимо? Неужели Красильников с друзьями не остановит? Конечно, Ковалевский преувеличивает значение этих танков для победы. Но они действительно многое могут решить… Многое! Что я могу сделать? Что?..»

Ожидание часто похоже на бессилие: та же растерянность, та же безыс­ходность… И чем больше проходило времени, тем сильнее в душе Кольцова нарастала тревога, в голову лезли разные-то опасливые, то подозри­тельные, то сумасбродные мысли.

«Так вот в детстве бывало: на дерево взберешься, сидишь на какой-ни­будь не очень крепкой ветке и дрожишь, что упадешь, и вниз спуститься не можешь, боишься! – судил о своем настроении Кольцов. – В сущности, любое чувство – деспот. Но самое деспотичное – тревога. Чего я боюсь? Больше всего неизвестности… Где-то в степи, на перегоне между Новороссийском и станцией Верхне-Баканская, Красильников с товарищами, может быть, идут на смерть. И я ничем, ничем не могу им помочь! Действительно, как в детстве на ветке – сидишь и беспомощно ждешь, когда треснет под тобою сук и ты полетишь на землю… Ковалевский спокоен, и Микки спокоен. Спо­койны все в штабе… Уверены? Беспечны?.. Нет, не это… Просто для них эти танки, все это – дело неживое. А для меня – кровное».

Время шло медленно-медленно, оно дробилось на какие-то бесконечные, чересчур удлиненные мгновения.

«Где же сейчас эшелон? Постой… наверное, у станции Гайдук. У меня же отмечено: до станции Гайдук – пятьдесят минут, – не в силах унять волнение, прикидывал Кольцов. – Гайдук… потом Тоннельная… и Верх­не-Баканская… Где-то там поезд медленно и верно приближается к своей гибели. Но и после того как махина превратится в искореженные кучи желе­за, мне еще долго терзаться в неведении… А пока… пока десять часов пятьдесят минут! Эшелон вот-вот прибудет на станцию Гайдук».

Кольцов встал и, стараясь умерить свое нетерпение, медленно направил­ся в аппаратную. Там, в деловой, многоголосой сумятице, в судорожном пе­рестуке телеграфных аппаратов, возле напряженных и нервных рук телегра­фистов, легче было ждать вестей…

В пожухлой, продутой ковыльными ветрами степи два мощных паровоза не­утомимо тянули тяжелый состав по холмистой равнине. Она была черна – ее давно иссушили северо-восточные ветры, которые в этой местности звали бора, и выжгло беспощадное степное солнце.

Степь упиралась прямо с разгона в горы, которые высились в голубом и зыбком мареве. Там, куда под всеми парами мчался поезд, они напоминали деревню, давно покинутую людьми, крепость с полуразрушенными дозорными башнями и острыми зубцами обветшалых, но еще крепких бойниц.

…Горы подступали все ближе. И вот уже, замедлив ход и натужно пых­тя, поезд стал втягиваться в узкие коридоры среди скалистых гребней, по­росших одинокими, скрюченными деревьями и кустарниками. Ветер усилился, холодный и кинжальный, он бил в лицо часовым, стоящим на платформах, и те зябко кутались в воротники своих черных шинелей.

Кольцов находился все в том же неотступно-напряженном состоянии, сле­дя за каждым движением людей в аппаратной, когда наконец телеграфист протянул ему ленту.

– Ваше благородие, литерный проследовал станцию Гайдук!

Кольцов, читая, протянул ленту между пальцами.

– Следующая Тоннельная?

– Так точно, ваше благородие. Она самая, Тоннельная, потом Верхне-Ба­канская, потом…

– У вас карты какие-нибудь есть?

– Так точно. Какая нужна? – в почтительном усердии вытянулся перед адъютантом его превосходительства невысокого роста телеграфист, и вос­торженные его глаза так и ели золото кольцовских погон.

«Наверное, из гимназистов? Мечтает стать офицером», – мельком подумал о нем Кольцов и небрежно бросил:

– Северо-Кавказская и Донецкая дороги!

Телеграфист тотчас отошел к шкафу и, порывшись в нем, выложил перед Кольцовым две карты.

– Вот, пожалуйте! – поспешил доложить он. – Это – Северо-Кавказская. Вот она – Тоннельная!

Кольцов склонился к карте и, уставившись в нее долгим взглядом, сидел молча и неподвижно, перебирая в уме события последних часов.

Гайдук… Тоннельная… Верхне-Баканская… Через черные точки на карте протянулась короткая и извилистая красная ветка.

– Тут, ваше благородие, такая дорога, не приведи господи. Горы… Подъемы… Спуски…

– Взгляните, ничего не передали? – вернул телеграфиста к делу Кольцов.

– Минутку! – Телеграфист шагнул к аппарату и вскоре вернулся с пучком ленты: – Все в порядке, ваше благородие! Проследовали Тоннельную!

После этого, поняв, что ему нечего делать у телеграфистов, что на судьбу поезда отсюда он никак не может повлиять, что в приемной у него, наверное, скопилось много дел, Кольцов покинул аппаратную. Медленно рас­хаживая по приемной, он мысленно представлял, что будет, если произойдет крушение… Падающие под откос паровозы, вагоны, платформы, танки… Пламя… Зловещий скрежет металла… Дым… Крики… Дорого бы он, ох как дорого бы заплатил, чтобы увидеть все это наяву…