И. Болгарин - Адъютант его превосходительства

Какой же это чудесный, милый старик! Как много он знал и как щедро делился своими познаниями с Таней!

Таня вспомнила свой дом… Приспущенные шторы, сумрак, запах ле­карств, внезапная мамина смерть… Горе и одиночество надолго придавили Таню, очнулась она только в Приморском, в маленьком домике маминой родственницы, куда отправил ее отец.

Жизнь возле тихой, неприметной Нины Викторовны потекла размеренно и спокойно. Старая женщина бесшумно хозяйничала в двух чистеньких комнат­ках, в цветничке и на винограднике, помогал ей прибегавший из слободки ясноглазый смешливый Максимка, сын отставного матроса и потомственной рыбачки. По вечерам долго сумерничали, Нина Викторовна играла на ста­реньком пианино, и Таня не узнавала знакомые мелодии – у ее мамы даже хрупкие старинные романсы, протяжные колыбельные и нежные вальсы звучали сильно и страстно.

Потом два года в Харькове. И снова Петербург… Окончив институт, Та­ня жила уединенно, время проводила за книгами, возилась с цветами в ма­ленькой оранжерейке, которую так любила мама. Жизнь вошла в определенные рамки, устоялась. И тут началось… Февраль семнадцатого года, бурлящий Петроград, толпы людей на Невском и Знаменской площади, на Конногвар­дейском бульваре, Марсовом поле, в Александровском саду. Возбужденные лица, красные банты. Люди поздравляли друг друга, кричали: «Да здравствует свобода!» А потом… На Лиговке вспыхнула перестрелка. Таня видела, как падают люди. Впервые увидела она, как убивают.

Отец жестко ей объяснил: «Самое страшное для человечества – войны и мятежи. Надо сделать все возможное, чтобы этот мятеж был подавлен в за­родыше, и тогда в нашу жизнь вновь вернется красота, осмысленность и по­рядок. Это – единственная правда, и ты должна верить ей, Таня».

А она чувствовала, что есть иная правда. Как-то у Владимира Евграфо­вича Таня увидела картину, которая привлекла ее внимание: прекрасная по­луобнаженная женщина – вся движение, порыв – простирала ввысь руки, ув­лекая за собой людей с вдохновенными лицами. Девочка спросила, что изоб­ражено на полотне. «Неизвестный художник. Призыв к свободе», – кратко ответил профессор. Женщина на картине напомнила Тане маму – та же сила, порывистость, – и девочка подолгу рассматривала полотно.

Когда Таня уезжала в Петербург, профессор подарил ей картину. Она по­весила ее в своей комнате, невзирая на недовольство отца.

Призыв к свободе. Дерзость и красота… В Приморском о свободе гово­рили приезжавшие из Севастополя к Нине Викторовне ее сверстники, говори­ли подолгу, деловито, страстно. А как-то, когда Таня с Максимкой сидели на берегу, он сказал, показывая на торчащий из воды обломок скалы: «Вот здесь, возле камня, корабль горел. Это когда у нас в Севастополе матросы хотели царя скинуть. Я тогда маленький был, но помню, как пушки палили. Тогда матросов победили. Но все равно, вот увидишь, царя скинут». Это прозвучало твердо, убежденно, Таню поразила именно эта убежденность.

Полковник Щукин считал существующее построение общества вполне прием­лемым и незыблемым. В их доме было несколько портретов государя, и о царской фамилии всегда говорилось с должным почтением. И вдруг так пря­мо: «Царя скинут». Кто же прав? Сама Таня на этот вопрос ответить не могла и решилась обратиться к тете.

Нина Викторовна посмотрела на девочку задумчиво, пристально и ответи­ла спокойно: «Это сложно, Танечка. И не по силам тебе сейчас понять. Но поверь мне, матросы эти – очень хорошие люди. Может быть, лучшие люди России. И хотят они лучшего для народа, для всех». Таня запомнила этот разговор.

Прекрасная женщина на картине… Дерзость, порыв, красота. И рядом кровь, убийство, ненависть. Как это совместить, кто может объяснить смысл происходящего? Поверить целиком в жесткую правду отца Тане мешала та, другая, правда, которая чуть приоткрылась перед ней. Если бы кто-ни­будь объяснил ей!.. Но кто? Владимир Евграфович? Нет, он весь в прошлом, а настоящее проходит словно сквозь него, – не задевая разум. После смер­ти жены профессор почти совсем не бывает дома. Он переселился в универ­ситетскую обсерваторию, где на первом этаже для него выделили несколько комнат, и он живет там, охраняет старинные свитки и монеты и, похоже, больше ничем не интересуется.

– А хотите, зайдем к нему в гости? Вот сейчас! – спросила вдруг Таня

– они шли вдоль университетского сада, и в его глубине тускло отсвечива­ла под луной обсерватория. – Смотрите, он не спит еще. Вон его окна, они светятся.

– Поздно, Татьяна Николаевна! – вздохнул Павел и взял ее руки в свои, словно хотел согреть. – Другим разом, ладно?.. Тем более что мне это очень интересно. Я ведь тоже немного увлекаюсь историей, точнее, нумиз­матикой. Так, совсем чутьчуть. Увлечение детства.

– Правда? – обрадовалась Таня. – Я попрошу дядю, и он вам покажет все-все. У него там очень интересно.

– Обязательно побываем, – еще раз пообещал Павел, а сам подумал, как и в первую их встречу: «Какая удивительная девушка». И почувствовал грусть, как при утрате чего-то дорогого. Они принадлежали разным мирам. И совсем разные у них были жизненные дороги. Но Таня не знала об этом и была так счастлива. Мир для нее рядом с этим сильным, надежным человеком приобретал устойчивость…

На другой день Ковалевский попросил вызвать к нему только что вернув­шегося из поездки на фронт начальника контрразведки. Когда Щукин вошел в кабинет, командующий велел больше к нему никого не пускать.

Кольцов понимал, что командующий сейчас несомненно будет разговари­вать с полковником об окруженных дивизиях – дело не терпело отлага­тельства. Попросив Микки никуда из приемной не отлучаться, Кольцов то­ропливо спустился по лестнице и по коридору направился к комнате, откуда мог услышать разговор Ковалевского и Щукина. Он уже хотел было прос­кользнуть в комнатку, но краем глаза увидел неподалеку стоявшего в полу­оборот к нему капитана Осипова и какого-то незнакомого офицера. Лишь на какое-то мгновение Кольцов приостановился, затем с той же деловитой то­ропливостью зашагал дальше, свернул в боковой коридор и в раздумье оста­новился. Нужно было успокоиться, и он закурил. «Что же делать? Дорога каждая минута!» Отбросив в сторону окурок, Кольцов решительно поднялся по лестнице, ведущей в жилые апартаменты командующего…

А тем временем озабоченный тревожными мыслями Ковалевский объяснял полковнику:

– Дальнейший путь, мне кажется, предугадать не составляет труда. Они пойдут вот сюда, к Киеву или Житомиру, и здесь соединятся с двенадцатой армией.

– Вы считаете это возможным?

– А у них нет другого выхода, Николай Григорьевич. Кроме того, они все взвесили. Путь красных пролегает по районам, занятым войсками Петлю­ры. Головной атаман, конечно, будет пытаться их разгромить. Но у Якира есть основания считать, что его группа будет Петлюре не по зубам. Кста­ти, у вас есть какие-нибудь данные, характеризующие командный состав этих большевистских дивизий? Командует Якир, что вы о нем знаете?