Томас Костейн - Высокие башни

— Приветствую вас, мсье барон… и вас, милая мадемуазель, которая покидает нас утром. Мадемуазель, мне хочется воспользоваться случаем и попросить прощения за мою третью дочь — Аннетт, которая помогает мадам Фруто.

— Ваша Аннетта — милая и умная девушка, — ответила Фелисите. — Мне она очень понравилась. Почему вы за нее извиняетесь?

— Потому что, — сказал старик, и так как он был небольшого роста, попытался выпрямиться, чтобы казаться повыше, — она иногда чересчур вольно себя ведет. Когда никого не было рядом, девчонка зашила свой локон в подушку вашего свадебного платья. Мадемуазель, я ей объяснил, что судьбу не обманешь. Но моя Аннетта уверена, что с помощью этой уловки ей удастся вслед за вами выйти замуж, и поэтому она вместо одного волоса спрятала в подшивке целый локон…

— Она еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, — Фелисите вспомнила хрупкую помощницу модистки.

— Ей скоро исполнится пятнадцать, — твердо ответил Гадо. — Я вас немного провожу, если вы не против. Я понимаю, мадемуазель, что вы сейчас прощаетесь с городом и предпочли бы остаться одна, но вас уже сопровождают двое, а третий не будет лишним. Мне надо вам кое-что сказать.

Барон подумал: «Эти простые люди понимают Фелисите, а я не догадался, что ей хочется попрощаться с Монреалем. Эта мысль его так расстроила, что он предложил лавочнику:

— Присоединяйся к нам, Эдуард.

— Мсье, что вы хотите мне сказать? — спросила Фелисите, когда их маленькая компания двинулась по главной улице. Они проходили мимо таверны, откуда доносились звуки музыки, а на входной двери висел лоскут красной индейской ткани в знак того, что можно войти и послушать бродячих музыкантов. Фелисите очень хотелось запечатлеть в душе внутреннее убранство таверны в тот вечер, когда там выступал бродячий менестрель.

— Мадемуазель, — промолвил лавочник, — брак — это важный и сложный шаг. И подчас не грех вспомнить старые пословицы, чтобы они могли вам помочь в будущем. Мадемуазель, не забывайте пословицы, потому они основаны на опыте. Позвольте, я вам кое-что поясню. С нами идет наш ночной сторож Пьер, — продолжал мсье Эдуард. — Его жена позабыла о том, что нельзя подметать после ужина, так как это обрекает семью на жизнь в бедности. Она взяла в руки метлу в тот миг, когда Пьер собирался заступить на дежурство. Наш Пьер очень ответственный человек, и никогда не манкирует работой, даже в праздники. И каков же результат? Пусть ответит сам Пьер.

— Действительно, мы с тех пор очень бедны, — подтвердил сторож, печально качая головой.

— Пьер и его жена понимали, что теперь всю жизнь будут нуждаться, и им пришлось с этим примириться.

— Правда, правда, — снова кивнул Пьер. — Я никогда не укорял мою жену, но, признаться, не выношу вида метлы.

— А теперь мой собственный пример, — заявил лавочник. — Помните примету — кто первым ляжет в свадебную постель, тот первым и умрет? Конечно, вы об этом слышали, но не верите? Вот и моя милая женушка запамятовала. Она была очень скромной и не успел я опомниться, как она юркнула в постель и укрылась одеялом до самой шеи. Мадемуазель, я виноват в том, что опередил ее! Ведь я же не знал, что не буду счастлив без нее, и поэтому хотел умереть раньше ее, — он глубоко вздохнул. — Она скончалась год назад, в точности, как было предсказано.

Фелисите шла рядом с ним и видела, каким грустным стало его лицо.

— Мсье Гадо, сколько лет вы прожили вместе с женой? — спросила девушка.

— Сорок лет! — старик опять вздохнул. — Сорок счастливых лет! И мы могли бы прожить добрых пятьдесят, прояви я предусмотрительность в день свадьбы, — он прогнал свои воспоминания, желая предупредить девушку. — Говорят, что вы выходите замуж за человека, который вас старше на несколько лет, и было бы обидно, если вы умрете раньше него. Пусть он первый ляжет в постель.

Вскоре они подошли к дому ле Мойна. Из многих окон струился свет, и постоянно мелькали тени. Фелисите подумала, что к ним пожаловали их соседи, чтобы пожелать ей доброго пути.

В этот момент она начала плакать. Только что она стояла рядом с сопровождавшими ее людьми и улыбалась, благодарила их, и вдруг зарыдала. Старики несказанно удивились.

— Вы были ко мне так добры, — говорила девушка между рыданиями, — поэтому последний вечер в Монреале прошел так чудесно. Но сейчас все кончено, и завтра я вас всех покину! Я очень люблю Монреаль! Я люблю всех, кто тут живет. Я люблю вас, мсье Шарль и мадам Клод-Элизабет. Мне приятно было работать с вами, и я буду с грустью вспоминать обо всех, с кем свела меня судьба. Мне будет не хватать вас!

Фелисите провожали на следующий день с огромными почестями, подобающими настоящей принцессе. Жан Карриер украсил баржу так, как сделал бы это для самого губернатора.

Матросы укрепили синие шелковые навесы и поставили для нее кресло с красивой подушкой сливового цвета. На мачте развевался французский королевский флаг и морской триколор с гербом.

— Так приветствуют прелестную невесту, — заявил королевский посланник, помогая Фелисите подняться на борт. — Мне по душе ухаживать за вами, нежели за теми надменными курьерами, которые приплывают к нам сейчас. Старый граф, как он сильно от всех отличался! Когда с нами был Фронте-нак, за судном хорошо следили, и оно легко скользило по волнам с гордо реявшим стягом. Он взглянул в лицо девушки, бледное, несмотря на испытываемое волнение. — К чему вам выходить замуж за одного их этих никчемных придворных, если многие порядочные канадские парни были бы счастливы взять вас в жены?

На набережной столпилась уйма народа, и казалось, все они жалели, что Фелисите уезжает из Монреаля. Когда баржа отвалила от берега, провожающие запели, и на глаза Фелисите навернулись слезы, едва она услышала следующие слова:

Ты сидишь в красивом кресле И боишься будущей любви…

На самом деле Фелисите не боялась будущей любви, хотя все так думали, потому что она покидала родной дом, чтобы выйти замуж за человека, которого никогда не видела. Нет, Фелисите прекрасно понимала, что расстается со своей единственной любовью.

Овладев собой и отбросив подобные мысли, Фелисите подошла к задрапированным синим шелком поручням и стояла там до тех пор, пока крыши домов и шпили церквей не растаяли вдали, и она могла видеть только огромный крест на горе.

Барон пытался сглотнуть комок, стоявший у него в горле, и уйти с набережной. Вдруг он увидел рядом с собой Бенуа. Он поднял трость и показал на удалявшуюся баржу.

— Чудесное дитя! — произнес законник. — Она слишком хороша для выродка Жозефа де Марьи! Вы со мной согласны, не так ли?

— Я этого и боялся, — барон почувствовал себя несчастным. — Но, Бенуа, она сама так решила и сделала это по доброй воле.