Джеймс Купер - Майлз Уоллингфорд

— Возьми их, милый, милый Майлз, и не выпускай, пока сам не захочешь.

Недоговорив, она вырвала у меня руки и, закрыв ими лицо, залилась слезами. Я сжал ее в своих объятиях, сел рядом с ней на диван, и — мне не стыдно признаться в своей слабости — мы оба заплакали. Я не стану рассказывать о том, что происходило дальше, в последующие несколько минут, да я и не уверен, что смог бы, если бы попытался, но я явственно помню, что к концу этого короткого промежутка моя рука обнимала стройную талию Люси. Мы бормотали какие-то невнятные речи, и едва ли кому-то будет интересно слушать или читать их.

— Почему ты так долго не говорил мне этого, Майлз? — наконец спросила Люси несколько укоризненно. — Было столько случаев сделать это, и ты мог бы предвидеть, как я восприняла бы твои слова! Скольких невзгод и страданий мы оба могли бы избежать!

— Ту боль, которую я причинил тебе, любимая, я никогда не прощу себе; но несчастья, которые выпали на мою долю, я вполне заслужил. Я думал, ты любишь Дрюитта, все говорили, что ты помолвлена с ним, даже твой отец так считал и сказал мне…

— Бедный, милый папа! Он совсем не знал, что у меня на сердце. Однако именно он сделал так, что я никогда бы ни за кого не вышла замуж, пока ты жив, Майлз.

— Да благословит его Господь за это и все другие его добрые дела! Но о чем ты говоришь, Люси?

— Когда пошли слухи о том, что твое судно погибло, он поверил этому, а я — нет. Почему я не верила тому, что все вокруг считали очевидным, я не знаю, разве Провидение милостиво поддерживало во мне надежду. Но когда мой отец считал тебя погибшим, говоря обо всех твоих достоинствах, Майлз, — а он любил тебя почти как его дочь…

— Да благословит его Господь, милый старый джентльмен! Но что же он сказал тебе, Люси?

— Ты никогда не узнаешь, Майлз, если будешь вот так перебивать меня, — отвечала Люси, лукаво улыбаясь мне в лицо, хотя она не отнимала у меня рук, словно я в буквальном смысле завладел ими и собираюсь оставить их себе, и в то же время заливаясь краской, наверное, от счастья и от своей природной скромности. — Потерпи немного, и все узнаешь. Когда отец решил, что ты погиб, он рассказал мне, как ты признался ему в своих чувствах ко мне; и неужели ты думаешь, можешь ли ты подумать, что, когда мне поверили такую тайну, я согласилась бы на предложение Эндрю Дрюитта или кого-то другого?

Люси снова и снова мягко упрекала меня, что я так долго медлил с объяснением.

— Я так хорошо знаю тебя, Майлз, — продолжала она с улыбкой (краска не сходила с ее лица почти весь остаток дня), — я так хорошо знаю тебя, Майлз, что мне следовало, верно, самой объясниться, если бы ты не обрел дар речи. Глупый! Как ты мог думать, что я люблю кого-то кроме тебя? Смотри!

Она вынула из выреза платья медальон, который я подарил ей, и вложила мне в руку — он еще хранил тепло ее сердца! Мне ничего не оставалось, как снова поцеловать Люси или этот медальон, и я целовал и Люси и медальон, словно хотел загладить свою вину. Пока мы говорили, я много раз целовал ее.

Наконец Хлоя просунула голову в дверь, предусмотрительно постучавшись, и спросила, подавать ли обед. Люси обедала в четыре, а теперь шло к пяти.

— Приехал ли отец? — спросила свою служанку молодая хозяйка дома.

— Пока нет, мисс Люси, но он никогда не думать об обеде, мисс Люси, мэм; а масса Майл так долго быть моряк, что он точно голодный, как пить дать. Намучиться он в это плавание, мисс Люси, — слишком намучиться для сына старого массы и. миссис!

— А, так вы видели Наба, вот в чем дело, мисс Хлоя, — воскликнул я, — и он пленил вас, подобно Отелло, своими рассказами об опасностях и невзгодах, чтобы внушить вам любовь к себе.

Не знаю, покраснела ли Хлоя, а если и так, очевидцы ничуть не лучше владели собою. Хоть у этой целомудренной девушки была темная кожа, в душе ее жили самые нежные чувства, и теперь они отражались на ее лице.

— Да полно вам, масса Майл! — воскликнула она. — Что прикажет мисс Люси? Подавать ли повару на стол?

— Мы будем обедать, — с улыбкой отвечала Люси (глаза Хлои сияли от дикого, безудержного восторга). — Пусть Джон подает обед. Мистер Хардиндж должен скоро вернуться. Нас будет только трое за столом.

Упоминание о столе заставило меня оглядеть мое платье, и при виде одежды моего помощника, скромной, изящной и, по правде говоря, ладно сидящей на том, у кого не было причин стыдиться своей фигуры, я поневоле вспомнил о своей бедности; мысль о дистанции, которая, по светским представлениям, существовала между нами, болью отозвалась в моем сердце. Я происходил из весьма респектабельного рода, получил прекрасное образование и в этом отношении не чувствовал себя ущербным; но огромная пропасть разделяла наследницу миссис Брэдфорт и помощника шкипера без гроша за душой. Люси угадала мои мысли; беря меня под руку и мягко увлекая за собой в библиотеку, она игриво произнесла:

— Очень просто, Майлз, пришить к твоей куртке полы.

— Нет сомнения, Люси, но на какие деньги? Я был вне себя от счастья и совершенно забыл, что я нищий, что я не подходящая для тебя партия! Если бы у меня было хотя бы Клобонни, я бы не чувствовал такого унижения. С Клобонни я бы хоть что-то значил.

К тому времени мы уже вошли в библиотеку. Люси бросила на меня короткий пристальный взгляд, и я увидел, что мои слова огорчили ее. Взяв маленький ключик из шкатулки, где он хранился, она отперла ящичек стола и вынула оттуда те самые золотые монеты, которые некогда отдала мне и которые я вернул ей после своего первого плавания. Я понял, что жемчуг, который достался ей по завещанию Грейс, как и мое ожерелье, если я еще мог что-то называть своим, хранились там же. Держа золото в маленькой ручке, мягкой, как бархат, и белой, как слоновая кость, она сказала:

— Однажды ты взял все, что у меня было, Майлз, и только из братской любви, так почему же тебе не сделать то же самое теперь, когда ты говоришь, что хочешь стать моим мужем?

— Драгоценное создание! Ты, кажется, излечишь меня даже от моей глупой гордости. — Взяв ожерелье, я набросил его на шею Люси, где оно повисло длинной нитью, соперничая с белизной кожи, которой оно коснулось. — Вот, я говорил, что подарю этот жемчуг моей жене, и теперь я преподношу его ей, хотя и не знаю, как уберечь его от рук Дэггита.

Люси поцеловала жемчуг — я понимал, она сделала это не оттого, что он нравился ей, — и слезы навернулись ей на глаза: она, наверное, давно мечтала получить этот дар и именно таким образом, каким теперь он был вручен ей.

— Спасибо тебе, милый Майлз, — сказала она. — Ты видишь, как легко я принимаю твои подарки, почему же ты стесняешься получать мои? Что до этого мистера Дэггита, нетрудно будет отделаться от его притязаний. Я стану совершеннолетней, прежде чем он сможет передать дело в суд, и тогда не будет ничего легче для Майлза Уоллингфорда, чем выплатить все свои долги, ведь к тому времени все мое станет твоим. Нет, нет, этому мистеру Дэггиту не отнять у меня твоего драгоценного дара.