Михаил Зуев-Ордынец - Последний год

Андрей побледнел. Он схватил Талызина за руку, увел в угол и горячо зашептал:

— Вася, «Колокол» я давал Лизе. Этот дьявол Штакельдорф, наверное, запутал ее, и она призналась во всем. Лиза теперь погибла! Я погубил ее! Она арестована?

— Не только не арестована, но даже имя ее не упоминается в следственных материалах, — хмуро ответил Талызин.

— Ты хочешь сказать, что она… — задыхаясь, прошептал Андрей.

— Успокойся, ничего я не хочу сказать. Преждевременно делать какие-либо выводы.

Один из артиллеристов встал с дивана и подошел к Андрею:

— Во всем этом деле есть подозрительные странности. Объясниться по этому поводу мы и приехали к вам, Гагарин. Вы передавали нумера «Колокола» и «Полярной Звезды» кому-либо, помимо лиц, рекомендованных кружком?

— Передавал, — опустил голову Андрей.

— Вы плохой конфидент, Гагарин, — сказал назидательно тоном старшего молоденький чиновник. — Вы навлекаете опасность на всех нас.

Андрей вспыхнул, но промолчал.

— Потрудитесь сообщить, кому вы передали лондонские издания? — строго спросил второй артиллерист. — Мы должны принять свои меры.

Андрей молчал и смотрел умоляюще на Талызина. Штаб-ротмистр понял все.

— Господа, я знаю, кому корнет передал герценовские издания, — решительно вступился он. — Но имени этого человека корнет назвать не может. Это женщина. И если вы, господа, верите чести корнета и моей чести…

— Талызин!.. Дорогой друг!.. Что за вопрос?.. — крикнули в один голос все три гостя.

— Тогда все хорошо! — успокоенно закончил ротмистр. — А нам надо спешить, друзья. Не хотите же вы, чтобы лазоревые мундиры накрыли нас здесь, как перепелов. Андрюша, собирайся живее в дальнюю дорогу. А это тебе индульгенция. С нею ты чист, как голубь, перед жандармами Заплачено за нее властям предержащим ровно тысячу серебром.

Талызин положил на стол лист бумаги с двуглавым орлом в верхнем левом углу. Это был паспорт на имя Онуфрия Мартыновича Бокитько, нежинского помещика и титулярного советника, заседателя земского суда.

— Обрати внимание на эту аттестацию. Это же прелесть! — провел Талызин пальцем по строке паспорта и прочел: «Уволен со службы по третьему пункту». Иначе говоря — за взяточничество. Высшая аттестация благогонамеренности! Жандармы с тобой в банчок будут играть. А это твоя подорожная, — положил штаб-ротмистр на стол второй лист. — И за нее немало отсыпано крапивному семени.

— Как? Я еду в Иркутск? — взглянув на подорожную, удивленно и огорченно воскликнул Андрей.

— Сразу все концы в воду! Даже жандармы не догадаются искать в Сибири человека, которого они в Сибирь же и намерены сослать. Иркутск не обязательно, выбери любой город, но из Сибири пока что носа не кажи. Собирайся живее, Андрюша!

Полчаса спустя по столице пронеслись две тройки, звеня бубенцами и развевая ленты. Талызин, пьяно развалившись в санях, удало пел:

Заставный солдат отдал честь, не задерживая саней, Сразу видно, мчатся господа офицеры кутить к цыганам в Стрельну. Но не кутили они в Стрельне, а выпили в горьком и печальном молчании по одному лишь прощальному бокалу. Здесь ждала Андрея не святочная, а настоящая дорожная тройка На ней поскачет он в Ярославль, а оттуда в объезд Москвы, по убитой арестантскими котами и облитой горючими слезами «Владимирке» прямехонько в Сибирь.

Штаб-ротмистр хлопнул об пол разлетевшийся хрустальными брызгами выпитый бокал и со слезами на глазах и в усах обнял Андрея.

— Христос с тобой, голубчик… Держись! Мы тебя не забудем, связь наладим, как только получим от тебя весточку.

Он посмотрел в молящие, страдающие глаза Андрея и зашептал, успокаивая:

— Хорошо, хорошо, обещаю!

— Ради нашей дружбы, Вася, — стиснул его руки Андрей. — Этого не может быть! Ее запутали, возможно, запугали. Я уверен, что все это дело баронских рук.

— Я тоже так думаю Ужасно подумать, что юность, невинность, девичья чистота способны на такую подлость, на донос! Дружбой нашей клянусь, Андрюша, все досконально выясню, все узнаю и при первом случае сообщу тебе.

Они крепко обнялись еще раз, затем обняли Андрея трое провожавших, и он, как на эшафот, пошел к кошевке. Ямщик разобрал вожжи, свистнул, и полозья завизжали. Но он услышал все же голос Талызина, крикнувшего вслед:

— До встречи в парламенте, Андрей!..

При выезде на тракт стояла первая на его долгом пути полосатая верста. Он смотрел на нее сквозь слезы…

…Андрей порывисто встал. С коленей его упал пушкинский томик. Он поднял книгу. Она была раскрыта на много раз читанной странице, на строках, всегда звучавших в его душе. Вот и сейчас они звучат, бередя сердце:

«Ничто не мучит, не тревожит». Ах, если бы так!.. » — горько подумал он.

Что-то давило душу, хотелось что-то выкрикнуть, от чего-то освободиться. Он знал, что его гнетет, но заставил себя думать о другом,

Бережно закрыв книгу, он начал спускаться с Сидящего Быка. Молчан обрадованно кинулся вперед.

Стойбище проснулось.

Всюду горели костры, и в дыму их пронзительно перебранивались женщины. На берегу Юкона слышны были мужские голоса. Мужчины снимали с шестов и опускали на воду каноэ. Начался ход лосося. Только мужчины и приветствовали касяка коротким, но добрым «Уг!» А женщины пугливо, исподтишка, наивно закрывшись ладонью, смотрели на русые волосы и синие глаза русского. Разве могут быть у человека такие глаза, теплые и синие, как летнее небо? Одна из женщин все же прикрыла лицо своего младенца, чтобы не упал на него взгляд касяка. Но если бы могли индианки заглянуть поглубже в пугающие и странно влекущие их синие глаза, они увидели бы в них тупую, глухую тоску.

Палатка его была раскинута в лесу, подальше от шума и непереносимых для русского запахов стойбища. На поляне он спугнул ребятишек, охотившихся с маленькими детскими луками на кроликов и лесных голубей. Полуголые, чумазые охотники прыснули от него в кусты, и русский улыбнулся, увидев их глазенки, блестевшие в листве нестерпимым любопытством.

Весенний лес встретил его горьковатыми запахами отогревшейся коры, клейкими ароматами лопающихся почек и еще какими-то по-весеннему острыми и волнующими запахами. Он остановился около черемухи и, подняв глаза, поискал цветы на ее ветвях. Он каждый день ждал, когда черемуха расцветет, но и сегодня не распустились еще ее белоснежные ароматные гроздья.

Здесь, под черемухой, он и увидел Айвику.

Девушка сидела на упавшем дереве. Поблескивая на солнце ножом, она снимала шкурки с бобров. Она низко склонилась над работой и не заметила подошедшего русского. Андрей в нерешительности остановился, глядя на Айвику. Ее нельзя было назвать в полном смысле краснокожей. Орехово-смуглое лицо Айвики нежно круглилось, без обычных для индейцев резких и жестких линий. Не безобразила девушку и так называемая «борода шита» — татуировка, перенятая у эскимосов. На подбородке продергивалась иглой под кожей в несколько рядов вымазанная сажей нитка. Получалась безобразная и нелепая на женском лице эспаньолка. Татуировка Айвики была очень легкой — две синие тонкие продольные линии на переносице. Если бы не многочисленные косички, она, в легкой летней камлейке [31]из рыбьей кожи и ровдужных, украшенных вышивкой штанах сошла бы за мальчишку-подростка.