Михаил Зуев-Ордынец - Последний год

Капитан что-то закричал, но буран сорвал слова с его губ и унес их в сторону. Македон Иванович крикнул снова:

— Садитесь!.. Я побегу!..

— Молчите! — крикнул свирепо в ответ Андрей.

— Что?.. Говорю… садись… я…

— Молчите! Берегите дыхание!..

Будто ссорясь, они кричали друг на друга зло и хрипло.

— Те… далеко? — крикнул снова Македон Иванович.

— Отстали… не слышу их…

Андрей ответил неправду. Минуту назад, сквозь вой бурана, он услышал лай догоняющих собак и знакомый голос, исступленно вопивший:

— Allez… allez!.. [80]

Упряжка влетела в узкое ущелье. Здесь ветер был тише, здесь и Македон Иванович услышал близкий собачий лай и людские крики. Держась одной рукой за «барана», капитан приподнялся и оглянулся.

В какой-нибудь сотне шагов сзади их нарты мчалась упряжка из двенадцати громадных псов. Могучий вожак шел ровными прыжками, по-волчьи подвывая, волнуя и яря своих собак. Набившаяся в их шерсть снежная пыль придавала им вид летящих по воздуху белых привидений. Рядом с нартой бежали два человека. Видно было, как буран парусил их парки. Македон Иванович молча погрозил им кулаком, застонав от бессильного, унизительного бешенства

В лицо его вдруг ткнулось что-то обжигающе холодное. Это Андрей на бегу совал ему свой Ляфоше. Капитан обрадованно схватил револьвер, поднялся на колени и медленно, не торопясь, выпустил в преследователей последние четыре пули. Затем запустил туда же ненужный револьвер. Попал ли он в кого-нибудь, понять было нельзя. Снова все скрыл буран.

— Мы еще поборемся! — крикнул Андрей, и крик его прилетел, казалось, издалека. И оттуда же, из буранных глубин, донеслась веселая, задорная песня. Македон Иванович прислушался, удивляясь и не веря: пел Андрей, задыхаясь от ветра:

Андрей не допел свою песню веселого отчаяния, бесшабашной удали и дерзкого вызова. В двух шагах от морды Молчана он увидел провал.

— Пропасть!.. Тормози!.. — закричал он.

Македон Иванович пропасти не видел, но, повинуясь неистовому крику Андрея, сунул осгол между перекладинами нарты и навалился на него, тормозя упряжку. Собаки с ходу осели на хвосты, но остол с треском, похожим на выстрел, переломился, и нарта снова скользнула вниз по крутому уклону. И тогда из буранных смерчей выскочила оскаленная морда вражеского вожака. С клокочущим воем он кинулся на Молчана, пытаясь свалить его, сцепились, подражая вожакам, и остальные собаки обеих упряжек, а на рычащих, озверевших псов налетела вторая нарта с Шапроном и Живолупом, лежавшими на ней. Затем люди, собаки, нарты сорвались в провал и понеслись вниз под уханье и торжествующий свист бурана…

Андрей больно ударился обо что-то спиной. Падение кончилось. Ошеломленный ударом, он с минуту лежал без движения, поеживаясь от ледяных струй бурана, продувавших сквозь меха и шаривших по вспотевшему телу. Голова его кружилась замедляющейся каруселью. Он чувствовал, что, может быть, сию же минуту потеряет сознание.

— Нет, нельзя!.. Карта!.. Карту надо спрятать!..

Рывком поднявшись, он сел. С головы и шеи опали толстые слои снега. Сдернув рукавицы с обеих рук, он вырыв в снегу яму, одеревеневшими пальцами сорвал с груди ладанку, уложил в яму и заровнял ее. Он хотел рукавицей размести снег, скрыть всякий след, но почувствовал, что лежит, омертвев всем телом.

«Обморок… — мелькнула мысль. — Не замерзнуть бы…»

А затем угасла и эта мысль. Он потерял сознание.

Мысль возвращалась медленно и вяло. Ее пробудило тихое не то шипение, не то кряхтенье. Андрей открыл глаза и увидел Молчана.

— Жив, Молчан? — слабо улыбнулся Андрей. — Ты у меня молодец.

Он чуть приподнял отяжелевшую голову. Буран утих Было очень тихо. Только обморочная слабость пела по-комариному в его ушах Высоко в небе он увидел вершину сопки, с которой скатились вниз, на лед Юкона, и обе нарты, и люди, и собаки. Крутой склон сопки устилала свежая снежная осыпь с черневшими на ней большими камнями и вырванными с корнем деревьями. На ветвях одной такой поваленной сосны висели обрывки упряжки и запутавшийся в них окоченевший труп собаки. Андрей понял. Падая в провал, упряжки потревожили снежную лавину, и она понеслась вниз, все сметая на своем пути. Андрей поискал глазами и нигде не нашел человеческих следов. Все засыпаны лавиной, только он да Молчан уцелели каким-то чудом.

Андрей обнял Молчана за шею и удивился, не почувствовав прикосновения к шерсти собаки. Так бывает во сне — трогаешь что-нибудь и словно трогаешь пустоту. Андрей начал колотить руками о колено, крепко тереть их и кусать — руки глухо молчали, " не отзываясь. Руки были отморожены. Пока он лежал в обмороке без рукавиц, мороз грыз их. Но это почему-то не испугало Андрея. Он хотел только одного — спать. Со вздохом облегчения он откинул снова голову на снег и моментально заснул.

Разбудило его тепло, обвевавшее лицо, и боль в пальцах. Чуть открыв глаза, он увидел большой костер, и лежал он теперь не на снегу, а на медвежьем одеяле, и на руки его были одеты его же рукавицы. Отогревшиеся пальцы ныли и больно пульсировали.

— Македон Иванович! — счастливо прошептал Андрей, быстро сел и увидел Живолупа.

Креол сидел спиной к Андрею под скалой и что-то бормотал, мерно раскачиваясь. Перед ним горела на снегу красная, перевитая сусальным золотом пасхальная свеча. Ее пламя, яркое и спокойное в застывшем морозном воздухе, освещало целый пантеон богов: медную икону Николая-угодника, черного негритянского божка, выменянного Живолупом в африканском порту, маленький бронзовый бюст Наполеона и высушенную собачью лапку — амулет, купленный у алеутского шамана. Гарпунер бормотал то молитвы, то заклинания, то делал магические жесты и клал поклоны всем богам по очереди,

— Это ты притащил меня к костру? — громко спросил Андрей.

Живолуп испуганно оглянулся и ответил почему-то шепотом:

— Он не тащил, он около тебя костер развел, на медведя положил и рукавицы тебе надел. Он, барин.

— Шапрон? — Живолуп кивнул головой. — А Македон Иванович? Где он?

— Македон сгиб. Снегом засыпало. Вот что Македон оставил, бери!

Гарпунер перекинул небольшую вещь, и Андрей узнал солдатскую носогрейку Македона Ивановича. «Погрейтесь. Последняя закурка!» — услышал он голос капитана и упал ничком, уткнувшись лицом в медвежий мех. Он плакал молча, страшными слезами безысходного отчаяния, плакал о смелом, гордом и простодушном, как ребенок, человеке, с сердцем самоотверженным и добрым. Он лежал ослепленный, оглушенный горем и не слышал Живолупа, не раз окликавшего его. Тогда креол взял палку и ткнул Андрея в бок.