Роже Мож - Дикари

Рабы и экономы, в большинстве своим такие же рабы, разошлись, и Сулла, желавший переговорить с Мерсенной наедине, перед тем как отправиться в школу гладиаторов, провел своего друга к усыпальнице.

Они миновали мраморное помещение и вышли в салон под открытым небом, откуда был виден весь Город.

Последнее, что видел боевой товарищ Суллы, ушедший в небытие, — темный ночной Город, расцвеченный мерцающими огнями. Сейчас же пред Суллой и Изгнанником Город предстал под яркими лучами солнца, озолотившего тысячи черепичных крыш и окрасившего далекий сельский горизонт.

— Это здесь, ведь так? — спросил Мерсенна-Нестомарос, который уже знал от Суллы, как погиб Менезий.

— Да, здесь. Я видел, как он пил вино, и я слышал, как она ему сказала, что не будет пить вина, так как завтра ей предстоит... Я и не сообразил, что присутствую при смерти того, кого я приехал защищать от опасностей этого города...

Изгнанник покачал головой.

— Вот тебе и яд, — сказал он.

— Как ты думаешь, хотела ли она его убить? — спросил Сулла.

Металла верила в существование завещания, по которому она становилась свободной после смерти ее хозяина. Она не любила Менезия. Фразы, произнесенные той ночью возницей, все еще звучали в ушах галла. Ее голос звучал еще в ушах Суллы. Он не был похож на голос любящей женщины. Она не хотела от него ребенка. Занималась любовью с удовольствием, что было очевидно. Хотя возможно, что она разыгрывала комедию перед своим благодетелем. И ее стоны, и наслаждение — чистый эгоизм со стороны этой женщины. Ей незнакома слабость, и выжила она в плену у римлян только благодаря своей жестокости. Может быть, у Металлы был другой любовник, такой же гладиатор-раб, как она сама? Оба пропитанные запахом крови и арены?

Она желала свободы и денег, которые приносила бы ей школа гладиаторов. Школу Менезий открыл для нее, но там она была бесправна. Только смерть патриция несла ей избавление и полную свободу.

Даже освободи он свою любовницу при жизни, желая покончить с ее подневольным состоянием, это ничего бы не означало. Ведь по закону Металла все время должна была бы находиться с ним в тесной связи.

Голос Изгнанника прервал размышления Суллы:

— Я не думаю, что она хотела его смерти. Я скорее усматриваю во всем политическую подоплеку. И вот поэтому-то ты должен прокатить на выборах Лацертия. Пусть будет наказан тот, для кого было совершено преступление! — Фальшивый Нестомарос осмотрел фундамент будущей гробницы Менезия. Повернулся к Городу. — Какой спектакль, усопшему Менезию будет о чем помечтать, глядя на Рим, который убил его прежде, чем тот его завоевал!..

Сулла уловил с улицы шум.

— Ради его памяти, — продолжил низложенный консул, — ты обязан в первую очередь расправиться с его врагами. Не дать Лацертию получить должность трибуна вместо него! Иначе Менезий будет дважды повержен: и смертью, и триумфом тех, кто его ненавидел...

— Не могу же я выставить свою кандидатуру на должность трибуна! — сказал Сулла.

— Это очевидно. Но ты можешь безболезненно спустить целое состояние, для того чтобы вместо Лацертия был избран кто-то другой. Подумай, Сулла, какая тебя ждет известность, организуй ты от имени кандидата, которого поддержишь, игры. Еще Менезий думал посвятить их Цезарю, сенату и народу! Такого спектакля не видел еще никто. Мы все подготовим! Кто знает? Возможно, ты завоюешь дружбу императора Тита. А он неплохой человек, совсем неплохой... Безумно увлекается гладиаторскими боями. Ты отомстишь за Менезия и приведешь в замешательство его врагов, как только станет известно о твоем влиянии при императорском дворце... — Мерсенна продолжил: — Противопоставь Лацертию какого-нибудь честного человека. Столь памятное событие империя никогда не забудет, — пошутил он.

— А есть ли хоть один честный человек в этом городе? — спросил Сулла в том же тоне.

— Верно замечено! — бросил Изгнанник. — Я об этом не подумал. В Риме нет, — продолжил он. — Но за его пределами... Многие удалились из города, чтобы скромно жить посреди овец и хлебных полей. Да, там, несомненно, остались еще цинциннаты [47], живущие по старинке... — Он подумал и воскликнул: — Лепид! Точно, Лепид! Вот кто нам нужен. Он был префектом Анноны [48] при Цезаре Августе. Город при нем процветал, воровства не было и в помине и казна пополнялась. А когда интриганам удалось убедить императора лишить его должности, он удалился в свое поместье, около Вейи [49]. О нем настолько забыли, что Нерон даже не подумал приказать его убить...

Сулла покачал головой:

— Не захочет он вернуться к делам!

— Ты заблуждаешься, галл! А тебя самого не одолевала ли временами скука, тебя, безмятежно живущего среди откормленных бычков и молоденьких рабынь, которых ты лишал невинности? Город — яд, но это также и изысканный наркотик. Его недостает тем, кто хоть раз вкусил его. И все ваши фермы и длинные-предлинные зимние вечера под тихий говорок неторопливых прядильщиц — можно умереть от скуки... — комически заключил он. — Потом уже другим тоном: — Поедем в Вейи. Мы убедим Лепида. Всего четыре часа на лошади.

Тут появился один из дворцовых секретарей-рабов.

— Господин, — обратился он к Нестомаросу, — явились посетители, хотят видеть хозяина. Один из них адвокат...

— Адвокаты! — бросил Изгнанник. — Они слетелись к твоему состоянию, Сулла, как осы слетаются к пирогу!

Сулла сразу узнал адвокатишку в поношенной тоге — того, что в конторе нотариуса Квириллия в день чтения завещания решил с ходу вступиться за интересы обманутой Металлы. Теперь он с важным видом стоял на ступеньках перед атрием. Должно быть, уже сбегал в школу гладиаторов к вознице и убедил ее возбудить процесс против Суллы, который присвоил себе богатства Менезия... Да и чем она на самом деле рисковала? И по одному и по другому завещанию она осталась рабыней Порфирии или неизвестного ей галла.

Адвокатишка направился к галлу.

— Ты и есть Сулла, так называемый наследник Менезия? — спросил он уверенно.

— А ты, — вступил в разговор Изгнанник с иронической улыбкой на лице, — тот самый навозный жук, который скатывает свой шарик из чужого помета?

— Остерегись, — бросил жалкий адвокат, нахмурив брови. — Я — Гонорий, сын Кэдо, приписанный к адвокатскому сословию города Рима, и если ты будешь оскорблять меня, то узнаешь силу закона!

— А может ли твоя мать доказать, что ты действительно являешься сыном Кэдо? — продолжил Изгнанник.

— Что ты хочешь этим сказать? — взвился Гонорий.

— Всякой занятой женщине может изменить память. Разве твоя мать вела дневник всех посетителей, которых она принимала в своей комнате, чтобы поддержать твое и ее существование?

— Крестьянин! — вскричал взбешенный адвокат. — Провинциальный выскочка, и ты смеешь оскорблять честь благородной семьи? Будет ли вам до смеха, когда оба предстанете перед судьями!