Рекс Бич - Хищники Аляски

Игра в «фаро» для большинства — книга за семью печатями. Счастлив тот, кто никогда не пытался разрешить ее тайны и не играл по «беспроигрышным» системам.

Игра эта требует от настоящего игрока опыта, ловкости и уравновешенности. Банкомет одновременно должен сдавать карты и следить за меняющимися ставками, разбираться в аккуратно сложенных чеках и подсчитывать выигрыш и проигрыш с молниеносной быстротой.

Безошибочная машинная точность Кида в этом трудном деле создала ему славную репутацию. Он сдавал карты молчаливо и мрачно, скользя по ним длинными белыми пальцами.

Он был так занят игрой, что не заметил движения в толпе, вызванного появлением нового лица, близко подошедшего к нему и ставшего позади него.

Наконец он прочел на лицах людей, сидящих напротив него, удивление и увидел, что игрок-еврей уставился маленькими черными глазами на кого-то и расплылся в восхищенную улыбку. Швед Сэм также смотрел мимо него из-под нависшей на глаза шевелюры, неуверенно трогая расстегнутую фланелевую рубашку в том месте, где полагалось быть воротничку. Стоявшие вокруг мужчины смотрели на новоприбывшего кто с удивлением, а кто и с приветливой улыбкой.

Бронко быстро оглянулся и чуть не поперхнулся, правда, только на мгновение. Позади него стояла девушка — так близко, что кружево ее платья касалось его рукава. Он уронил карту из колоды, которую он как раз тасовал, потом кивнул девушке и спокойно сказал, нагибаясь, чтобы поднять карту:

— Здравствуйте, Черри.

Она не отвечала и продолжала рассматривать ставки.

«Что за женщина!» — подумал он.

Она была среднего роста, хорошо сложена, с высоким бюстом и длинной талией; ее изящную фигуру облегало прекрасно сшитое платье. У нее было продолговатое лицо, довольно большой рот, темно-синие большие глаза с длинными шелковистыми ресницами. Тускло-золотистые волосы ее волнами ниспадали на уши, а улыбка ее, от которой на щеках образовывалось множество ямочек, открывала ряд блестящих зубов. Удивительнее всего в этом лице было выражение чистейшей девичьей невинности. Кид неловко стасовал карты и положил их в машинку. Вдруг женщина заговорила:

— Пустите меня на ваше место, Бронко.

Мужчины удивленно переглянулись, еврей ухмыльнулся, а крупье выпрямился на своем стуле.

— Не советую. Игра тяжелая, — сказал Кид.

Но она приказала ему властным тоном:

— Ну, скорее. Пустите меня.

Бронко встал, и она села на его место, подобрала платье, сняла перчатки и поправила бриллиантовые кольца на руках.

— Что за черт, — резко крикнул крупье. — Вы пьяны, Бронко. Уходите отсюда немедленно вниз.

Она медленно повернулась в его сторону. Черты ее лица потеряли невинное выражение, и большие глаза грозно загорелись. В ее лице произошла какая-то перемена: оно в одну секунду огрубело, веки ее презрительно опустились и губы злобно передернулись.

— Выбросьте его вон, Бронко, — сказала она тоном, каким хозяин обращается к своему рабу.

— Не беспокойтесь, — сказал Кид крупье. — Она куда лучший банкомет, чем я. Это Черри Мэллот.

Не обращая внимания на любопытные взгляды, вызванные этим заявлением, девушка принялась за дело. Ее красивые, холеные руки так и летали над столом. Она быстро и безошибочно сдавала карты с ловкостью человека, с юности привыкшего к этому делу, и орудовала фишками теми особыми жестами, которые приобретаются только долгим опытом.

Присутствующие заметили, что она ни разу не повернула головы в сторону чеков, но когда следовало платить, протягивала руку и брала соответствующую пачку, причем каждый раз безошибочно брала именно ту сумму, которая ей была нужна. Это считается идеалом профессиональной ловкости, и Бронко Кид радостно улыбался, видя всеобщее удивление, начиная с крупье и кончая всеми присутствующими, и слыша замечания мужчин, влезших на стулья и столы для того, чтобы получше разглядеть женщину-банкомета.

Она метала банк около двадцати минут, пока комната не переполнилась выше всякой меры, причем крупье ни разу не удалось поймать ее на промахе.

Гленистэр вошел в гостиницу и протолкался в театр. Он был недоволен и сосредоточен и молча прошел мимо окликавших его знакомых.

— Что сегодня с Гленистэром? — спросил один из присутствующих. — Он какой-то странный.

— Разве вы не знаете? У него отняли «Мидас». Он страшно расстроен.

Девушка вдруг встала, не кончив сдачу.

— Не останавливайтесь, — сказал Кид, в то время как вокруг стола раздался недовольный ропот. Но она отрицательно покачала головой, со скучающим видом натянула перчатки, встала и смешалась с толпой.

На нее смотрели многие, но мало кто приветствовал. Она ни с кем не разговаривала; в ней чувствовалось какое-то достоинство, которое ограждало от каких бы то ни было посягательств толпы.

Внезапно она остановила лакея и стала его о чем-то расспрашивать.

— Он наверху в ложе, в галерее, — ответил лакей на ее вопрос.

— Один?

— Да, по крайней мере только что был один. Может, теперь к нему влез кто-нибудь.

Минуту спустя Гленистэр, наблюдавший сверху за залом, был выведен из мрачной задумчивости звуком захлопнувшейся двери ложи и шелестом шелковых юбок.

— Уходите, пожалуйста, — сказал он, не поворачиваясь. — Я не нуждаюсь в обществе.

Не получив ответа, он опять заговорил.

— Я пришел для того, чтобы посидеть в одиночестве.

Тут он остановился, потому что девушка подошла к нему и прижала две горячие руки к его щекам.

— Мой мальчик, — прошептала она, и он быстро встал.

— Черри! Когда ты приехала?

— Уже давно, — нетерпеливо сказала она. — Я приехала из Даусона. Мне сказали, что ты тут. Я ждала, сколько было мочи, и вот сама пришла к тебе. Ну, рассказывай про себя. Покажись скорее.

Она потянула его к свету и жадно глянула на него снизу вверх большими томными глазами. Она держала его за отвороты пиджака и стояла так близко к нему, что он ощущал ее теплое дыхание.

— Ну, что же, — сказала она. — Поцелуй меня.

Он взял ее за руки и отнял их от своей груди, потом сказал, серьезно глядя на нее:

— Нет. С этим все покончено. Я уже говорил тебе перед отъездом из Даусона…

— Кончено? Нет, мой мальчик! Это ты так думаешь. Ничего не кончено — и не может кончиться. Я люблю тебя. Я тебя не отпущу!

— Шш, — прошептал он. — В соседней ложе люди.

— Мне все равно. Пусть слушают, — воскликнула она с чисто женской отчаянностью. — Я горжусь моей любовью, я сама им всем скажу, всему свету скажу.

— Видишь ли, моя девочка, — сказал он спокойно, — мы уже имели с тобой длинный разговор в Даусоне и пришли к заключению, что нам лучше разойтись. Я тогда с ума по тебе сходил, как и многие другие, но в конце концов пришел в себя. Наши отношения ничем хорошим не могли кончиться, и я сказал это себе.