Валерио Манфреди - Последний легион

— Ну-ка, Юба! Вперед, малыш!

Как раз в тот момент, когда Аврелий должен был вскинуть Ромула на седло, один из их преследователей выпустил стрелу. Она вонзилась в плечо Аврелия. Аврелий пытался сопротивляться боли, но мышцы его руки свело судорогой — и он выпустил мальчика.

Ромул рухнул на землю, но Аврелий не желал сдаваться. Он окал коленями бока коня, чтобы развернуть его и подхватить мальчика здоровой рукой, но как раз в это мгновение из боковой двери выбежал Амброзин и бросился к юному императору, прижав его к земле и закрыв собственным телом.

Аврелий понял, что шансов у него не осталось. Он повернул в узкую боковую улочку, заставив коня перепрыгнуть через канал, пересекавший ее, и бешено помчался к городской стене, где, как он знал, имелся старый пролом, который никому и в голову не приходило заложить камнями. Если бы ему удалось вырваться из города… И действительно, он без особого труда очутился снаружи.

Но из ближайших ворот тут же появился целый отряд варваров, размахивавших факелами и явно намеренных поймать легионера. Аврелий повернул к насыпи, пересекавшей лагуну, стараясь оставить между собой и преследователями как можно большее расстояние. Туман мог поспособствовать ему… Но невыносимая боль в плече мешала ему управлять конем, и тот начал терять скорость. В темноте Аврелий сумел все же рассмотреть заросли деревьев и кустов вдоль берега лагуны. Он натянул поводья и соскользнул на землю. Он хотел спрятаться в воде и проскользнуть вдоль берега, в надежде, что преследователи проскачут мимо, — однако они мгновенно разгадали его намерение и придержали лошадей. Их было, по меньшей мере, полдюжины; скоро они его увидят, а у него нет сил, чтобы выстоять в такой схватке…

Аврелий выхватил меч из ножен и приготовился умереть как настоящий солдат, — но тут воздух прорезал резкий свист. Один из варваров рухнул на землю, пронзенный стрелой. Второго ранило в шею, и он откинулся назад в седле, захлебываясь собственной кровью. Оставшиеся тут же сообразили, что факелы делают их слишком хорошей целью в ночной темноте, и хотели бросить их, но вот уже и третья стрела пролетела неизвестно откуда и вонзилась в живот третьего варвара, взвывшего от боли. Остальные развернули коней и пустились наутек, напуганные невидимым врагом, затаившимся в тумане у края лагуны.

Аврелий попытался взобраться на берег, таща за собой коня, но поскользнулся и упал, окончательно лишившись сил. Боль, терзавшая его, стала невыносимой, перед глазами у него потемнело, он как будто провалился в туман и все падал, падал… В последней вспышке сознания он увидел фигуру в плаще с капюшоном, склонившуюся над ним, ощутил медленное течение воды, разрезаемой веслами… А потом — ничего.

Амброзин поднялся с земли и помог встать Ромулу. Мальчик промок насквозь, его одежда была перепачкана грязью и облеплена ряской, волосы прилипли ко лбу; он дрожал от холода, губы у него посинели. Воспитатель быстро снял плащ и набросил его на плечи мальчика, говоря:

— Ну-ка, пошли. Лучше вернуться внутрь.

Они были со всех сторон окружены воинами Вульфилы, недвусмысленно угрожавшими им обнаженными мечами.

Амброзин прошел мимо их рядом, высоко вскинув голову, поддерживая мальчика и шепча ему слова ободрения; они вошли в нижний вестибюль дворца и поднялись по лестнице, вернувшись к месту своего заточения. Ромул не произнес ни слова, каждый шаг давался ему с трудом, поскольку он едва волочил ноги, к тому же он спотыкался о полы плаща, слишком длинного для него. Руки и ноги Ромула окоченели и болели просто отчаянно, однако его душа болела куда сильнее, потому что он видел перед собой мать, падающую от удара кинжала, и этот удар нанес убийца его отца, Ромул ненавидел человека, обманувшего его надеждой на спасение всех их. Он только причинил лишние беды, сделал будущее еще более пугающим… Мальчик поднял взгляд на воспитателя и спросил:

— Моя мать… она мертва, да?

Амброзин склонил голову и не произнес ни слова в ответ.

— Она мертва? — настойчиво повторил мальчик.

— Я… боюсь, да, — произнес, наконец, Амброзин, обняв мальчика за плечи и прижимая к себе.

Но Ромул дернулся, уходя в сторону, и закричал:

— Оставь меня! Я тоже хочу умереть! Я хочу к маме! Я хочу видеть ее! Куда ты ее спрятал?! Я хочу ее видеть!

Он бросился на одного из варваров, бешено колотя кулаками по его щиту. Варвары заржали и принялись дразнить мальчика, толкая его со всех сторон. Амброзин попытался удержать Ромула и успокоить, но не сумел поймать своего воспитанника. Тот словно обезумел. На самом деле мальчик был полностью опустошен. Он больше не видел впереди ни малейшей надежды, он не видел способа избежать грядущего ужаса. Он был безутешен, и его воспитатель испугался, что Ромул может попытаться свести счеты с жизнью.

— Позвольте ему увидеть мать, — умоляющим тоном обратился Амброзин к стражам. — Может быть, он тогда сумеет дать выход своим чувствам и успокоится. Прошу вас, если вы знаете, где ее тело, позвольте ему увидеть ее. Он ведь просто испуганный мальчик, пожалейте его хоть немного!

Амброзин смотрел в глаза по очереди каждому из варваров, и их смех начал понемногу затихать. Взгляд старого воспитателя был таким напряженным, такая сила изливалась из его голубых глаз, что стражи смущенно склоняли головы, словно придавленные волной загадочной энергии. Потом один из них, вроде бы старший по должности, сказал:

— Не сейчас. Вы с ним должны вернуться в свою комнату; нам приказали запереть вас обоих там. Но я передам твою просьбу нашему командиру.

Ромул, наконец, затих, истерзанный душевными муками и изможденный физически, и они вернулись в комнату. Амброзин молчал, потому что любое его слово могло сейчас лишь ухудшить дело.

Ромул сел на пол в дальнем конце комнаты, прислонившись затылком к стене и глядя прямо перед собой. Время от времени он глубоко вздыхал и содрогался всем телом. Его воспитатель, наконец, решился подойти поближе, чтобы всмотреться в мальчика и попытаться понять, то ли тот задремал, наконец, то ли окончательно провалился в бредовую лихорадку. Но так ничего и не понял. И в таком тревожном состоянии прошел остаток ночи.

Когда слабый молочный свет начал просачиваться в комнату сквозь две смотровые щели высоко в стене, они услышали за дверью какой-то шум.

Потом дверь распахнулась — и появились две прислужницы. Они втащили в комнату большую лохань с водой, принесли чистую одежду, кувшин с целебной мазью и поднос с едой.

Затем осторожно подошли к Ромулу, кланяясь, и по очереди почтительно поцеловали ему руку. Ромул позволил искупать и переодеть его, но отказался съесть хоть крошку, несмотря на настойчивые увещевания Амброзина. Одна из служанок, девушка лет восемнадцати, была очень хорошенькой и явно добросердечной. Она налила в чашку горячего молока с медом и сказала: