Александр Дюма - Олимпия Клевская

— У вас нет таланта?!

— Я выразилась неточно: у меня его больше нет.

— В таком случае красота…

— Красота — бальзам, который не благоухает, пока его не прольют.

— О-о! — протянул Майи, принужденно засмеявшись. — Позвольте мне откровенно признаться вам, Олимпия, что эти ваши изречения меня смущают.

— Почему?

— Потому что я, моя драгоценная, подобен скупцу, охраняющему свое сокровище.

— Сокровище, которое спит.

— Да, но которое и во сне принадлежит своему владельцу, моя милая Олимпия.

— Мужчина не владелец женщины, — возразила Олимпия, качая головой.

— О!

— Если только она не грузинка, подобно Аиссе, а он не похож на господина де Ферриоля.

— Олимпия!..

— И если только он не зовется тюремщиком, вместо того чтобы называться владельцем.

Майи почувствовал, что по всему его телу пробежала дрожь.

— Как?! — воскликнул он. — Вы говорите это обо мне, дорогая?

— Но мне так кажется, — ответила Олимпия.

— Но что я вам сделал?

— Вы? Ничего.

— Так что же, Олимпия, вы меня не любили?

— Когда-то любила, и очень.

— И разве мое возвращение не обрадовало вас?

— Я этого не сказала.

— Я умолял вас, — продолжал он, осмелев от ее кажущейся покладистости, — поселиться в моем особнячке, потому что недостойно такой женщины, как вы, снимать жилье в городе, словно какой-нибудь комедиантке.

— А разве я не комедиантка?

— Вы порядочная женщина.

— Я женщина с подмостков.

— Разве ваше имя не мадемуазель Олимпия де Клев?

— Будь вы свободны, господин де Майи, вы бы женились на мадемуазель Олимпии де Клев?

Граф застыл, пораженный.

— Сказать по правде, — произнес он, — вы говорите так, будто хотите поссориться со мной.

— С какой стати, господин граф?

— Однако же вы упрекаете, вздыхаете, пожимаете плечами.

— Это правда.

— А когда я вас спрашиваю, что означают все эти сигналы бедствия, вы отвечаете: «Мне скучно».

— И это верно.

— Так вы хотите свободы?

— Разве я вас о чем-нибудь просила?

— Вам уже мало моей любви?

— Граф, не допрашивайте меня больше, прошу вас.

— И почему же?

— Потому что расспросы меня утомляют,

— Но в конце концов, сударыня, вас же не силой вынудили последовать за мной!

— Где? Здесь?

— Нет, еще там, в Лионе. Когда я за вами приехал, вы не сказали мне ничего такого, что бы заставляло подозревать о возможности всех этих страданий, в которых вы меня теперь вините; вы последовали за мной, не ставя никаких условий.

— Никаких, признаю.

— Я обещал устроить вам дебюты, и они у вас были.

— Разве я жалуюсь?

— Нет, но вы едва переносите свое пребывание в этом доме.

— Что ж, я ведь и не скрывала от вас своего отвращения к этому переезду.

— Но что вам здесь не по душе?

— Послушайте, господин граф, — сказала Олимпия, — нам никогда друг друга не понять.

— И все же скажите, вы меня любите?

— Я к вам очень привязана: вы весьма достойный дворянин.

Тут Олимпия тяжело вздохнула.

Услышав этот вздох, Майи нахмурил брови и, похоже, принял какое-то решение.

— Ваше, Олимпия, столь неблагосклонное отношение ко мне для меня тем огорчительнее, что я теперь получил полную свободу.

Олимпия посмотрела на него.

— Разве вы не были свободны? — спросила она.

— Ну, не совсем.

Олимпия снова посмотрела на него.

— Я был женат.

— Ваша жена умерла? — вскричала Олимпия в испуге.

— Все гораздо лучше: она заставила меня подписать договор о нашем разрыве.

— И почему же?

— Со мной она была слишком несчастна!

— Если уж вы говорите об этом, господин граф, постарайтесь хотя бы выражаться так, чтобы я могла вас понять.

— Вы не поняли?

— Как? Ваша жена ушла, потому что была слишком несчастна?

— Она страдала из-за моей любви к вам, Олимпия.

— О! Не льстите мне, утверждая, будто принесли ради меня такую жертву.

— Я вам не льщу, просто говорю то, что есть.

— Бедная женщина!

— Вы жалеете графиню?

— Без сомнения; поверьте, лучше было бы, если бы вы оставили меня и тем возвратили покой госпоже де Майи.

— Олимпия, вы, видно, лишились рассудка, что просите меня расстаться с вами?

— Вы же оставили свою жену! Так почему бы вам не отставить любовницу?

— Невозможно! Олимпия, я вас люблю, я никогда никого так не любил. Конечно, можно и этому найти разумные объяснения — это ваша красота, ваш ум, то, что вы так добры ко мне. И после этого выпустить из рук такое сокровище? Нет, я ни за что не позволю вам полюбить другого.

— Берегитесь! Один раз вы меня все-таки покинули.

— Кажется, я уже объяснял вам, что привело тогда к нашей разлуке. Было решено меня женить, и меня в самом деле женили: хотели продолжить наш род, но тут ничего не вышло. Ах! Если бы вместо того чтобы увидеть вас на подмостках, я встретился с вами в высшем свете, для которого вы созданы!..

— Ну-ну, граф, опомнитесь, или я подумаю, что вы по моей вине опускаетесь до малодушных отговорок.

— Я вас не понимаю, Олимпия.

— Вы меня бросили, граф, потому, что я вам наскучила, а вернулись вы ко мне потому, что пресытились своей женой.

— Хорошо, согласен. Но ведь любовь похожа на новое строение: оно оседает, пока не найдет свою опору, а уж когда нашло, то может стоять века.

— В том-то и беда, граф.

— То есть?

— Моя любовь еще не нашла своей опоры.

— И из этого следует?..

— То, что мне скучно.

— До сих пор?

— И уже навсегда.

— Но в конце концов, какова причина этой тоски?

— Трудно не загрустить, когда не знаешь, в каком положении ты находишься.

— Как это?

— Ну, разумеется. Я свободна или в плену? Можно мне выйти отсюда или я обязана оставаться на месте?

— Олимпия, вы свободны, вы сами прекрасно знаете это. Вот только…

— Только?..

— Мне больно было бы видеть, что вы ведете рассеянную жизнь, что вокруг вертятся мужчины, вынуждая вас выслушивать их признания. Олимпия! Ревность не в моей натуре.

— Вы хвалитесь тем, что не ревнивы?

— Этим могут хвалиться те, кто не познал ревности.

— А кто познал?

— Для того жизнь невыносима, если его любовь не под надзором.

— Значит, вы надо мной учинили надзор?

— Боже меня сохрани!

— И тем не менее вы ревнуете?

— Да.

— Сильно?

— Бешено.

— Это бесполезно, граф.

— Почему?

— О, Бог мой! Да потому, что если я влюблюсь в кого-нибудь, я объявлю вам об этом в тот же день, ни часа, ни одной минуты, ни секунды не промедлив.

— Да, это вы мне уже говорили.

— И что же?

— А то, что во второй раз это обещание кажется мне ничуть не более успокоительным, чем в первый.

— Именно поэтому странно, что вы держите меня взаперти, граф. Ведь есть одно условие, и вы сами отлично это понимаете.

— Вы о чем?

— О том, что, когда я пожелаю уйти, я уйду.