Александр Дюма - Две королевы

Прошли годы, и внешне мало что изменилось при дворе Испании. Мы вновь увидим королеву в конце 1788 года: она все так же красива, возможно даже еще красивее, но печальна, несчастна и страдает от дворцовых интриг всякого рода. Детей у нее не появилось. Здоровье же короля ухудшалось с каждым днем. Его разум, подверженный временным помутнениям, позволял заподозрить какое-то врожденное заболевание у этого еще столь молодого, но уже столь одряхлевшего монарха. Все врачи Европы, осматривавшие короля, уверяли, что он может иметь детей, и бесплодие поставили в вину королеве. После этого всякая снисходительность, всякий интерес к ней пропали в душе королевы-матери и министров: Мария Луиза не оправдала их надежд. Даже в малой степени не использовав своего влияния на короля, чтобы направить его в ту сторону, куда они хотели подтолкнуть его, королева употребляла свою власть над супругом совсем по-иному: она постепенно отучала его от чрезмерно суровых суждений, пыталась внушить ему иные взгляды на религию и политику, — одним словом, стремилась повернуть его лицом к Франции. Такое вскоре не осталось незамеченным, и с этого времени — не будем утаивать от себя — она была обречена.

Если король умрет, не имея наследников, кому оставит он свою корону? Кому будет принадлежать это драгоценное украшение? Австрийский дом ни за что не хотел упустить его, да и Людовик XIV не отказывался от прав на испанскую корону, принадлежавших дофину по линии его матери, королевы Марии Терезы, и бабки, королевы Анны.

Взгляды всей Европы были устремлены на мадридский двор, где жила и страдала молодая королева. Ее сердце уже не сопротивлялось тяге, которую она испытывала к герцогу де Асторга; Мария Луиза любила его, но это чувство было таким же благородным и чистым, как и любовь герцога к ней. Сознавая свой долг королевы и супруги, она следила за каждым своим взглядом, за каждым словом. Герцог, возможно, догадывался, что любим, но, разумеется, королева ни словом, ни жестом не давала ему повода увериться в этом.

Он занимал все ту же должность, и положение его не изменилось. Чрезвычайно тщательно выполняя свои обязанности, видя королеву каждый день и в любую минуту, он удовлетворялся этим счастьем и не позволял себе мечтать о другом. Ни уговоры родных, ни даже приказы короля не заставили его жениться. Его роду не суждено было увянуть, поскольку двоюродные братья де Асторга носили ту же фамилию, и никакого другого долга по отношению к будущему он не признавал за собой. Однажды даже сама королева, наверное с болью в душе, сказала ему:

— Герцог де Асторга, король желает, чтобы вы женились, и я тоже прошу вас об этом.

— Моя жизнь принадлежит вам, ваше величество, и вашему супругу-королю; но мое сердце, мое счастье — мне одному, и я ими распоряжаюсь сам. Соизвольте простить меня.

С тех пор она больше не заговаривала с ним о женитьбе и, вероятно, не очень хотела затрагивать эту тему.

В Мадриде есть церковь, знаменитая тем, что туда стекаются паломники; король и королева иногда посещают ее с большой торжественностью, чтобы или исполнить долг милосердия, или обратиться к Всевышнему с какой-нибудь мольбой, принеся торжественные обеты. Это церковь Богоматери Аточской.

Сейчас, когда мы вновь встречаемся с Марией Луизой, она готовится к одному из таких благочестивых визитов в обществе короля: его убедили, что девятидневное моление о ниспослании ему наследника короны произведет хорошее впечатление в народе. Он и не подумал отказываться. Его непросвещенная набожность согласовывалась со всеми подобными обрядами.

Королева присоединилась к королю, ни на что не надеясь; она не могла поверить в чудо, а, по ее убеждению, только чудо способно было избавить их союз от бесплодия. Мария Луиза пребывала в глубокой печали; ничто не могло развеселить ее; она жила однообразно, уныло; единственными радостными часами в ее жизни было то время одиночества, когда она думала о Франции и о человеке, заполнившем ее сердце, вопреки всем ее усилиям изгнать его оттуда.

Она молилась всей душой, просила Бога спасти ее от самой себя, не лишать Небесного покровительства и придать силы, ибо испытания, выпавшие на ее долю, велики и тяжелы.

В тот день, когда она отправилась в церковь Богоматери Аточской, герцогиня де Альбукерке, по-прежнему служившая у нее главной камеристкой, сказала, войдя к ней в комнату:

— Ваше величество, вы будете очень довольны! К нам приехала знаменитая француженка, которую вы, без сомнения, встречали при дворе: графиня Суасонская.

— О! — воскликнула королева. — Конечно, я ее знаю, хотя и очень мало: она совсем не бывала в Пале-Рояле, поскольку Мадам не любила ее. Мне кажется, однако, что она была одной из подруг моей матери. Мадам обвиняла ее в великих грехах и даже преступлениях; надеюсь, она ошибалась. Что же графиня собирается делать здесь?

— Она хочет повидать свою сестру, супругу коннетабля, покинувшую монастырь после смерти мужа и быстро утратившую религиозное призвание.

— Будет ли она принята при дворе? Ее изгнали из Франции в тот самый год, когда я прибыла сюда, из-за истории с ядами и процесса по делу Лавуазен.

— Графиню признали невиновной, и если она не возвращается во Францию, то причина этого — в успехах ее досточтимого сына, принца Евгения, ставшего смертельным врагом короля, вашего дяди, как это хорошо известно вашему величеству.

— Значит, мы увидим графиню Суасонскую. Не знаю почему, но я не расположена к ней; может быть, это несправедливое предубеждение, но я все время вспоминаю советы Мадам, которая, услышав, как произносят имя графини, повторяла, что следует всеми способами избегать ее.

Обряд богослужения длился долго и был очень красив; король, сложив руки, стоял на коленях более часа, шептал «Pater noster» note 7и повторял на латыни слова молитвы, не понимая их. Королева молилась по-французски, от всего сердца. В ту минуту, когда Мария Луиза с большой торжественностью и, по обычаю, в сопровождении священнослужителей выходила из церкви, она прошла мимо довольно высокой женщины величественного вида: у нее были чудесные глаза, надменное выражение лица, почти седые волосы и великолепные зубы; одета она была в платье черного цвета, с большой вдовьей вуалью.

Эта женщина, оказавшаяся на пути королевы и, видимо, желавшая привлечь к себе ее внимание, низко поклонилась ей, но совершено не так, как это делали те придворные, что окружали ее. Королева заметила женщину, вздрогнула и не смогла побороть неприятное чувство, возникшее у нее, когда ее юбки случайно задели незнакомку. Ей показалось, что она уже видела ее, хотя и очень давно.

Дама поклонилась и королю, но с таким видом, будто имела право на благосклонное отношение к себе. Когда все расселись по каретам, герцогиня де Альбукерке спросила Марию Луизу, узнала ли она графиню Суасонскую.