Понсон дю Террайль - Королева баррикад

— Берегитесь, государь! Парижане обожают меня, они способны взять приступом Лувр, чтобы освободить меня!

— Ошибаетесь, кузен, — спокойно возразил король, — в тот самый момент, как рухнет первая калитка луврской ограды, ваша голова скатится с плеч!

При этих словах, сказанных категорическим тоном, герцог невольно почувствовал дрожь.

— Ну-с, господин д'Эпернон, — продолжал король, — отведите его высочество в одну из комнат и прикажите стеречь его там на виду. Да помните, что вы отвечаете мне за него головой! Ступайте! Растерянный, испуганный, д'Эпернон увел герцога.

— Ах, куманек, куманек! — сказал Мовпен, впадая в прежний шутовской тон. — Из-за тебя я только пари проиграл!

— Какое пари и с кем? — спросил Генрих III.

— Я бился об заклад с самим собою, что вы, государь, во-первых, поблагодарите герцога Гиза за науку, а во-вторых, выдадите ему наваррского короля.

— Да где же наваррский король?

— Я здесь, государь! — послышался в ответ голос, и в комнату вошел Генрих Наваррский под руку с королевой— матерью.

Генрих III не мог удержаться от жеста изумления при виде этой парочки. Ведь ненависть Екатерины Медичи к мужу ее дочери Марго имела за собою и давность, и значительную почву.

Как же могло случиться, что теперь они вдруг обретаются в такой дружбе?

— Как? Вы… вместе? — пробормотал Генрих III.

— Сын мой, — ответила Екатерина, — я и наваррский король стали теперь друзьями!

— Друзьями? — воскликнул король.

— Да, сын мой, друзьями, и мне нетрудно объяснить вам, как это случилось. Мне пришлось слышать, как два рыцаря-крестоносца почувствовали друг к другу смертельную ненависть на почве соперничества в любви к прекрасной сарацинке. Однажды корабль, на котором находились оба рыцаря, потерпел крушенье, и враги вплавь добрались до острова, который оказался населенным дикими зверями. Как вы думаете, сын мой, что сделали оба врага?

— Наверное, они объединились для совместной борьбы с дикими зверями?

— Вот именно, государь.

— Но против кого понадобилось вам объединиться с наваррским королем?

— Против Лотарингского дома, государь!

— О, лотарингцы теперь мне нисколько не страшны! Их вождь арестован мною!

— Ну, так держите его крепко, государь, потому что, если ему удастся вырваться из плена, он поведет на Лувр парижан.

— Э, пустяки! У меня имеются швейцарцы! — равнодушно ответил Генрих III. Екатерина, покачав головой, возразила:

— Государь, вы слишком долго не обращали ни на что внимания, чтобы заставить теперь трепетать народ перед своей энергией.

— Простите, государыня, но никогда не поздно стать снова господином!

— Увы, парижане уже не верят в ваш авторитет.

— Ну, так мои швейцарцы дадут им почувствовать его!

— А все-таки следовало бы усилить гарнизон Лувра хотя бы несколькими сотнями гасконцев.

— Гасконцев? — удивился король. — Но откуда я их возьму?

— Я дам вам их, государь, — сказал молчавший доселе Генрих Наваррский. Генрих III задумался и потом произнес:

— Предположим, кузен, что народ действительно восстанет и что вы придете мне на помощь. Предположим далее, что с вашей помощью я разгоню взбунтовавшийся сброд. Знаете ли, что тогда скажут? Что я соединился с гугенотами!

— Ну, так пусть говорят!

— И папа может отлучить меня от церкви!

— Велика беда! Я тоже отлучен, однако это не лишило меня ни сна, ни аппетита, ни жажды. Стоит только привыкнуть, а там — ничего!

— Но я считаю очень важным быть в хороших отношениях с церковью!

— Государь, — сказала Екатерина, — что же делать, если в данный момент один только наваррский король и может защитить французский трон против алчных поползновений Лотарингского дома и неистовства экзальтированной черни и монахов-фанатиков!

— Но вы забываете о моих швейцарцах! — заметил король.

— Ну так, не откладывая дела в дальний ящик, укрепите дворец как следует, государь! — воскликнула королева-мать. — Прикажите запереть все двери, разместите солдат с заряженными мушкетами, пододвиньте к окнам пушки и… ждите грозы, которая разразится с минуты на минуту!

— О, — спокойно возразил король, — я в данном случае подобен путешественнику, который собирается в дорогу и не думает о том, какая погода будет к вечеру, раз вечером он уже рассчитывает быть под надежным кровом. Лишь бы только днем не было ни грозы, ни дождя… Я разрешаю парижанам к вечеру выстроить баррикады…

— Они не преминут воспользоваться этим разрешением.

— Но только не утром! Потому что, видите ли, я непременно хочу отправиться в Сен-Дени проводить тело брата.

— Государь, — нетерпеливо перебила его королева — мать, — ведь в Лувре имеется часовня, где временно положено тело моего возлюбленного сына. Оставьте его пока там! Не покидайте Лувра! Ведь вы можете и не вернуться обратно!

— Швейцарцы откроют мне двери!

— Но кто же будет командовать ими в ваше отсутствие?

— Герцог д'Эпернон. Екатерина пожала плечами и сказала:

— Однако вашему величеству отлично известно, что герцог не отличается особенной храбростью!

— Ну, так в случае нужды Крильон встанет с постели!

— Государь, — сказал Мовпен, — не разрешите ли вы и мне вставить свое словечко?

— Говори, милый мой Мовпен, говори!

— Сколько швейцарцев предполагаете вы взять с собою в Сен-Дени?

— Две тысячи.

— Так вот! Что, если бы вы оставили остальных в Лувре и поручили командование ими наваррскому королю?

— Вот именно! — одобрительно сказала королева-мать. Но Генрих III, покачав головой, возразил:

— Нет, это невозможно! Лига не простит мне этого.

— Я раздавлю лигу! — заметил наваррский король.

— А папа отлучит меня от церкви! — вздохнул Генрих.

— Странное дело! — шепнул на ухо Мовпену Генрих Наваррский. — Бывают же люди, которые никогда не трепетали перед шпагой и чуть не падают в обморок при виде кропила!

— Однако, — сказал король, — вот уже подошли кающиеся монахи. Пора выезжать!

— Государь, — грустно сказала Екатерина, — берегитесь!.. На обратном пути вы встретите баррикады!

— У меня имеются швейцарцы, — упрямо возразил король, для которого в последние дни эти четыре слова представляли собою спасительный ответ на все.

В то время как Генрих III отказался от вооруженной помощи наваррского короля и не хотел слушать разумные советы своей матери, герцог д'Эпернон вел по луврским коридорам арестованного герцога Гиза. На душе у бедного д'Эпернона было очень тяжело: он не смел ослушаться короля, но навлечь на себя гнев герцога было тоже немаловажной опасностью.

Все это так живо отражалось на его лице, что герцог Гиз был тронут и сказал ему наконец: