Олег Гончаров - Полонянин

Смотрю, а его воины подняли и понесли куда-то.

— За ним Ольга сама присмотрит, — сказал Соломон. — Велела его на ладье своей разместить.

— А она ничего, — вздохнула Малуша. — Я думала, она сука зубастая, а она добрая. Мне вот гребень свой подарила. Красивый.

— Это хорошо, — кивнул я.

— Пить, — это один из раненых ратников голос подал.

— Сейчас, миленький. — Загляда меня оставила и к нему поспешила.

— Да, — сказал лекарь. — Помощь мне сейчас пригодится.

— Дядя Соломон, а как же вы к нам подоспели? — спросила Малуша. — Мы же не чаяли, что подмога придет.

— Святослава за то благодарите, — ответил лекарь. — Это он мать надоумил в Ольговичи заглянуть. Надоело ему в Вышгороде сидеть, на волю запросился. Княгиня про деревеньку свою вспомнила. Так он ей все уши прожужжал. Посмотреть на нее захотел. А заодно с Добрыном и с тобой, Мала, повидаться.

— Чего это он со мной повидаться захотел? — удивилась сестренка.

— Не знаю, — сказал Соломон. — Ты у него сама спроси.

— Вот еще, — передернула плечиками Малушка. — Нужен он мне больно.

— Кто кому нужен, вы меж собой решайте, — продолжил лекарь. — Только мы сотню Претича взяли да на двух ладьях к вам направились. Засветло не успели. Пришлось к берегу на ночевку пристать. Тут видим — зарево. Поняли, что неладное в деревеньке стряслось, да пока на ладьи грузились, вон сколько дикари-дулебы натворить успели.

— Соломон, — подбежал к нам каган.

Иногда мне казалось, что он ходить не умеет, только бегает.

— Давай раненых на вторую ладью. Чего они у тебя на земле лежат?

— Так ведь не на себе же мне их перетаскивать, — ответил Соломон.

— Сейчас подмога будет, — кивнул мальчишка. — А ты что разлегся, Добрый?

— Да вот, отдохнуть решил, — ответил я.

— Чего ты? Не видишь, побитый он. — Малушка перед ним встала, словно меня собой закрыла.

— Да чтоб Добрына побили? — рассмеялся мальчишка. — Ни в жисть не поверю! Ну-ка, посторонись, — подвинул он девчонку.

— Еще чего! — возмутилась Малушка и вновь перед ним встала.

— Это ты мне? — опешил от такого Святослав.

— А то кому же?

— Да как ты смеешь?! Я каган Киевский! И Руси господин! — возмутился мальчишка.

— А я княжна Древлянская! — насупилась Малушка да кулачки в бока уперла.

— Какая ты княжна? — рассмеялся Святослав. — Холопка ты! Мне мамка сказала, что в посудомойках ты у нас ходишь!

— Ну и что? — Малушка упрямо выпятила нижнюю губу да лапотком притопнула. — Судьба штука хитрая — сейчас посудомойка, а завтра снова княжной стану.

— Это кто тебе такое наплел?

— Девки мои сенные.

— Ой, насмешила, у посудомойки свои сенные есть…

— Ты не очень-то ерепенься, — сказала сестренка серьезно, — а то не посмотрю, что ты каган. Так врежу, что ты у меня полетишь!

— Только попробуй!

— И попробую!

— Нет, ты только попробуй!

— Ну, коли, просишь… — И со всего маху лапотком ему на ногу наступила.

— Ты чего?! Дура! Больно же! — Святослав на одной ноге заскакал.

— Сам же просил.

— Да не просил я.

— Нет, просил.

— Добрый, чего она?

— Вот и повидались, — рассмеялся лекарь.

Все это было вчера. А сегодня шумит речная водица, пенясь под ударами весел.

Из Ольговичей мы вышли ранним утром. На пепелище остались бабы и Твердята-пастушок. Не захотели они покидать своих мужиков, которые навеки легли в сырую землю, обороняя чужое добро. Ольга над ними Загляду поставила, назначила Домовитову дочь ключницей. Не хотела она оставаться, но уж больно кухарка пришкваренная за нее просила, да и все ее поддержали. Святослав им в подмогу десяток ратников дал пепелище разгребать. Велел он воинам, чтобы к осени снова деревенька на месте пала встала.

Простилась Малуша со своей наставницей. Всплакнули они, только ничего не поделать, кто же в силах хозяйке перечить.

— Береги ее, княжич, — сказала Загляда, глаза платочком утирая.

— Как смогу, так тебя заберу, — ответил я ей.

— Помогай вам Даждьбоже, — махнула она рукой и за тын пошла.

— Прощай, Загляда! — Малуша ей вслед крикнула. Остановилась ключница, до земли нам поклонилась:

— И ты меня прости, княжна.

А ратники ладью дулебскую от зла очистили. Срубили с ее носа зверя неведомого — то ли кота, то ли пардуса, — отпустили ладейный дух вдогон за Гойко, сыном Сдебуда. Петлю крепкую на обрубленный клюв накинули и к нам привязали. Погрузились и отчалили.

Три ладьи по реке пошли. Одна за другой. На передней ладье Ольга с Соломоном-лекарем, Андрей калеченный, на второй — ратники, в стычке раненные, мы с Малушей и Святослав с нами. А на дулебской ладье Претич за главного, кормчий с ним и гребцов всего два десятка.

Взглянул я напоследок на курганы свежие, простился с дедами, с деревенькой, с бабами. Кто знает, доведется ли еще свидеться?

Шли медленно. Тяжело груженная скарбом награбленным дулебская ладья ход сдерживала, но не пропадать же добру. Да и не сильно спешили мы.

Мимо нас проплывали зеленые берега, а мне все гарь от пожарища чудилась. По ночам рыбак на крестовине грезился, и смех его истязателей слышался. Просыпался я от этих снов в холодном поту. Кости избитые ныли, а в голове шумело, словно в бору в ветреный день. И все же дурное было позади. И вспоминалась присказка: что было, видели, а что будет — посмотрим еще.

Днем я на корме лежал, с гребцами и другими ранеными переговаривался. По привычке, их все варягами считали, но большинство из них полукровками были, свейского языка не знали, о Вальхалле не думали и требы свои с малолетства не Торрину с Одином, а Перуну Полянскому со Сварогом возносили. Себя же они называли русичами — потомками той руси, что вместе с Олегом и Асмудом из Нова-города в Киев пришла. И слова их, и дела, и мысли русскими были. И подумалось мне: «Может, зря их так не любят? Ведь такие же люди — две руки, две ноги и голова одна».

До Вышгорода совсем немного оставалось, когда мы на дневку к берегу пристали. Как и обещал Соломон, я подниматься начал. Рана на ноге затягивалась, на ребрах ссадины поджили, синяки на лице пожелтели, сходить стали. Высадился я с воды на твердую землю, качало меня от слабости, чтоб не упасть, на берегу присел. Солнышко припекает, птицы в бору поют. Хорошо. Только вдохнуть полной грудью не могу — больно. Весь ливер мне дулебы отбили. Как до града доберемся, надо будет в бане пропариться. А пока и потерпеть можно.

Сижу, за верхоплавками наблюдаю. А рыбешки за водомерками гоняются. Ни дать ни взять — чада в догонялки играют. Чакан [55]высокий на ветру шуршит, будет из чего русалкам косы заплетать.

А ветерок теплый, ласковый. Болячки из меня выдувает, силы телу избитому придает.

Ратники возле костерка собрались, ждут, когда кошевар уху [56]до ума доведет. От котла дух валит, ноздри щекочет. Есть захотел, в животе заурчало, значит, на поправку у меня дело пошло. Я даже ложку из-за голенища достал. С черпала тряпицу снял. Вот ведь странность какая: нож свой засапожный я в бою потерял, промахнулся в дулеба — он и улетел незнамо куда, потом топтали меня немилосердно так, что живого места на мне, считай, не осталось, а ложка цела оказалась.