Олег Гончаров - Полонянин

А еще их с Малушей в тавлеи играть научил. Кагану полезно. Ему же войско в походы водить, а значит, не только за себя, но и за других думать надобно. Ходы просчитывать, опасность предвидеть, слабину у супротивника чуять. Недаром Велес эту забаву людям дал. На первый взгляд игрушка простая, а как присмотришься — мудрости воинской в ней больше, чем в складне любом.

Резались Святослав с Малушей в тавлеи до опупения. Щелчки и подзатыльники на кон ставили. И азарт великий, до синяков и шишек, и польза немалая. Вот только не слишком кагану в игре этой везло. С его норовом трудно было за всеми ловушками, что сестренка моя перед ним расставляла, уследить. Потому и доставалось ему от Малушки. Злился он от этого. Никак не мог себе простить, что девчонке проигрывает. То за белые камни хватался, то черными играл, а все одно — чаще проигрывал. И от этого еще сильней азарт в нем пенился. Ярость с гордостью верх над разумом брали. Снова и снова он камни на доску выкладывал, добиться своего хотел. И радовался сильно, когда Малуша ему проигрывала. А я дивился его упрямости. И себя в его возрасте вспоминал.

Еще я к травному делу их пристрастить старался. Вспоминал уроки, Белоревом преподанные. Поминал знахаря добрым словом не раз. Святославу все эти цветочки-лютики не интересны были. Охотно он лишь те травы с кореньями запоминал, которые в ратном деле помочь могут. Которые кровь затворяют, раны исцеляют, силы дают, усталость гонят, а остальные ему были без надобности. Зато Малушка в этом деле преуспела. Сильно нравилось ей по окрестным лугам и лесам блукать, с деревами и живностью разной разговаривать. Святослав с ней увязывался, дескать, как же девчонку без охраны оставлять? Так и росли они вместе, точно брат и сестра. Ровесники же, вот и интересно им вдвоем.

А жители вышгородские на меня с уважением смотрели. Более того, со своими нуждами холопы к нам с Малушей в клеть частенько заглядывали. Украдкой, конечно, чтобы Ольга или каган про то не прознали. Однажды даже Претич пришел.

— Ты прости меня, Добрый, — сказал, — что тогда на майдане на тебя накинулся. Зла не держи. Я же не разобрался, что к чему. Не знал я тогда, каких ты кровей. А то бы ни в жизнь не посмел на тебя руку поднять.

Высоко он за два года поднялся. Из ратников простых до боярина дослужился. И сотня под ним вышгородская, и рынды, и стражники.

— Брось, боярин, — я ему. — Тебе твоя прыть только на пользу пошла. Эка залетел, и не разглядишь в синем небушке.

— Тебе спасибо, — улыбнулся он, помялся немного, а потом из-за пазухи сверточек достал. — Вот, — говорит, — это тебе от меня гостинец. — И вышел из клети, дверь за собой тихонько притворил.

Развернул я сверточек, тряпицу откинул, а под ней кинжал работы дивной. Не такой красивый, как я однажды у Жирота выпросил, но тоже хорош. Подивился я такому гостинцу. Это же надо: предводитель охранников княжеских мне в руки самолично оружие дал. Доверяет, значит. Или на худое дело подначивает? Да нет, не может быть, чтобы Претич против княгини лихое задумал. По простоте душевной он мне кинжал вручил и от чистого сердца.

— Спасибо за гостинец, — сказал я и кинжал на кушак привесил.

Так я стал для холопов перед княгиней заступником. Между Ольгой и народом ее посредником. И от этого люди на нее меньше косоротились, и ей спокойней жилось.

Но хоть знали все, что мы с Ольгой захороводились, и она догадывалась, что все знают, однако просила меня украдкой к ней приходить, и уходить от нее мне тайно приходилось. Строго на людях блюла княгиня свою вдовость. Даже в сторону мою не смотрела. Понимала, что задавят и сожрут, как свои, так и чужие, стоит только ей слабину дать. Прав был Андрей — трудно ей было. Ох как трудно. Потому, может, и приникла ко мне доверчиво.

Странно у нас все случилось.

Мы только в Вышгород пришли. Я и городок как следует разглядеть не успел. Увидел только ворота крепкие, майдан неширокий да терем большой, из бревен в лапу собранный, глиной обмазанный да мелом беленный. Точно и не деревянный, а белокаменный, как в Киеве. И лестница в горницу дубовая да широкая.

— Кто же это тебя так, милай? — это ключница меня окликнула.

Старушка сухонькая, маленькая, нос крючком, седая прядь из-под покрова небогатого торчит, голос скрипучий, на лицо мое избитое показывает.

— Вороги злые, бабушка, — отвечаю.

— А с ногой что?

— Это копьем его, — вместо меня ответила Малуша.

— Ох-ох-ох, — вздохнула старушка, — ну кондыляй за мной. Мне княгиня велела вам хоромину выделить. А где я вам жилье отдельное возьму, — ворчала она. — Легко ей распоряжаться, а я вынь да положь. А что вынь? Что положь? Это ее не касается. Крутишься тут, как вошь на гребешке, и никакого за то благодарения…

Ворчливая ключница нас с Малушей, по Ольгиному велению, в отдельную от других холопов клеть вселила. Невелики хоромы оказались, как раз под лестницей в терем княжеский. Пять шагов в длину, три в ширину, два лежака по стенам, сенцы крошечные — двоим не разойтись. Окошко маленькое, бычьим пузырем затянутое, а под ним скрыня дубовая, да свято Перуна на стене намалевано — вот и все убранство нашего нового жилища. Даже печки нет.

— Это ты не переживай, — скрипела ключница. — За стенкой поварня. День и ночь печи горят. Здесь и зимой жарко. До вас тут малевалыщик-худог жил с подмастерьем, они горницу в тереме подрядились размалевывать. Вишь, — кивнула она на свято, — их трудами лик Покровителя на стене появился. Так те даже в лютые морозы с открытой дверью спали. Не любил старик жару. От жары и помер. Горячка его прожарила, а подмастерье сбег. А что стены мелятся, так я вам рогожки принесу, вы и завесите. Снедают у нас в полдень и на закате. Как в било ударят, так вы к левому крыльцу идите. Там у нас трапезная. Пока вас княгиня в работу не определила, вы тут побудете, обживетесь, а я побегу ратникам исподнее готовить, после бани выдам. — И ушла.

— Ну, что, Малуша? — сказал я сестренке. — Не терем Ольговичский, но жить можно.

— Девчонок тамошних жалко, — вздохнула сестра, — скучаю я по ним. Как они там на пепелище?

— Ничего, — взъерошил я ей волосы, — еще свидитесь.

— Косу-то не лохмать, — отпихнула она мою руку и достала гребень, Ольгой подаренный.

— Добрый, ты тут? — из сенец голос знакомый раздался.

Мужичок в проеме дверном появился. Вгляделся я, мама родная!

— Кот?!

— Он самый, — улыбнулся конюх. — Я как прознал, что ты в Вышгороде объявился, так сразу к тебе поспешил. А ты, я вижу, только из драки вылез?

— Кот, — обнялись мы крепко. — Сам-то ты как здесь?

— Да, — махнул он рукой, — старшим конюшим я теперь. Не хотел с Кветаном расставаться, да пришлось. А это Малуша? Выросла как! Помнишь меня, девка красная?