Олег Гончаров - Полонянин

И стан свой булгары по уму поставили. Санями от леса огородились, а со спины их овражек прикрывает. Сразу ясно — ученые. И нетрудно догадаться, что войско это, а не лихая ватага. С такими не потягаешься. Уж больно их много.

А потягаться хотелось. Видели мы, как вражины полонян плетками стегали. Словно баранов, в середку лагеря сгоняли. Парни молодые и девки в полоне оказались. Били их, кричали громко. Но заметил я, что били не сильно. Оттого, видно, одна полонянка, маленькая, худенькая, в рогожку укутанная, на обидчика с кулаками кинулась. Досталось ей. Двое ратников сразу булгарину на выручку пришли. Оторвали ее от стражника. Швырнули, словно куль, в самую гущу пленников. Опрокинула, падая, она людей. Те на землю повалились. А булгары только гогочут. Радостно им от того, как славяне у их ног в снегу барахтаются. Только чахлый предводитель булгарского воинства на своих заругался сильно. Те и притихли.

Жалко было полонян. Сильно жалко. Я же сам вроде как в полоне нахожусь. И хоть хозяйка моя далеко, все одно: даже на воле себя подневольным чувствую. Потому и хотелось мне своим хоть чем-то помочь. Только что мы вдвоем против силищи такой поделать могли?

— Эх, язви их всех в душу… — прошептал подгудошник.

Подполз ко мне.

— Не кручинься ты так, — я сказал тихо.

Он рядышком, у подножья здоровенного дуба пристроился. Вздохнул сокрушенно.

— Видать, Доля нам ныне удачи не даст.

— Ничего, — ответил я. — Меня другое радует.

— Что? — удивленно посмотрел на меня сопутник.

— Сколько в стане ратников?

— Я сто двадцать три насчитал.

— А полонян сколько?

— Три десятка. Ну и что? — Баян все еще не понял, о чем я ему сказать пытаюсь.

— А то получается, что для булгар пленники добыча немалая. Дорогая, по всему видать. Иначе бы столько воинов для охраны не поставили бы. И стерегут они полонян зорко. И беречь их будут.

— То-то я смотрю, — горько усмехнулся Баян, — что плетками они наших стегают. Берегут, видать.

— Для острастки это. Не хотят они, чтобы полоняне разбегаться начали. Ты же сам видел, что никто из наших даже не поморщился. Выходит, небольно бьют.

— Зато мы налетчиков больно бить будем, — упрямо сказал подгудошник.

— Ну, положим мы десяток. Ну, может, побольше чуток. А остальные нас повяжут. И пойдем мы с тобой вместо Мурома в Булгар их проклятый. Разве это лучше будет?

— А если вслед за ними пристроиться да потихоньку по одному валить? — не унимался парень.

— Это как раз до следующей зимы нам хватит, — урезонил я его. — И потом, они же не будут потери свои сносить. Они же супротив нас с тобой окрысятся.

— Сдается мне, что просто струсил ты, Добрый, — взглянул он мне прямо в глаза.

Выдержал я его взгляд.

— Прости, дурака, — понял он, что глупость сказал. Глаза к земле опустил и вздохнул тяжко.

— Ты думаешь, мне полонян не жалко? — спросил я его.

Промолчал Баян.

— Знаешь, как меня учитель мой Гостомысл наставлял? — продолжил я. — Всегда надобно первый «Ах!» пережить. Потом решение принимать, чтобы все выгоды и потери возможные высчитать.

— Гостомысл? — Баян на меня наконец взглянул.

— Да, — кивнул я. — Человек Даждьбогов. А ты что? Знал его?

— Нет, — сказал Баян. — Но слышал о нем.

— Мудрый человек был. Жаль, что сгинул.

— Но ведь нельзя же булгар так отпускать! — снова он за свое принялся.

— А отпустить придется, — сказал я. — Разумно поступать нужно, а не лезть на рожон. Рожон-то вострый, можно и пораниться, а толку от этого не будет.

— Эх! — махнул подгудошник рукой. Встал и прочь пошел.

Три дня он потом со мной не разговаривал, обижался. Наконец не выдержал я. Сам первым заговорил.

— Злишься на меня? — спросил я подгудошника.

— Нет, — пожал он плечами.

— Так чего же тогда рожу воротишь?

— Не ворочу я, — отмахнуться он попытался.

— А коли не воротишь, то чего же ты так?

— А потому, — ответил он. — Если бы среди полонян был кто-то из близких твоих? Ты бы тоже их бросил?

— Мои близкие и так в полоне сидят, — сказал я ему. Но уже очень скоро мне пришлось убедиться в том, что прав был Баян. Что ради своих можно на невозможное решиться. Только я это потом понял, а пока уверен был, что все правильно сделал.

Добрались мы ноне до Мурома.

Долго добирались. Утомительно. Слава Даждьбогу, что весна в этом году ранняя была. Накинулся Хорс-Солнышко на Мороза и враз его одолел. Вчера еще холодно было, так что зуб на зуб не попадал, а сегодня уже ручьи зазвенели.

И первый весенний дождь нас в земле вятичей застал. Раскисла земля, влагой напиталась. Я-то конный, а Баяну пехом невмоготу идти стало. Пудом на ногах его грязь повисла. Не сволочить. И встали мы — ни назад, ни вперед.

На радость нашу, деревенька поблизости оказалась.

Доплелись мы кое-как до околицы. Видим, мужик топориком машет. Ворота на тыне подправляет.

— Здраве буде, — крикнул я ему.

— И вам здоровья, — ответил мужик.

— Это что за весь? — спросил у него Баян.

— Девять Дубов, — отвечает крестьянин, а сам знай топориком тюкает.

— Живем, Добрый! — повеселел подгудошник. — Про это место я слыхивал, — и снова к работнику: — А не здесь ли хоробр знатный дядька Соловей проживает?

— Здесь, — кивнул мужик. — А ты ему и вправду племянником?

— Не, — улыбнулся Баян. — Я ему братан, — а потом добавил: — Старшой.

— Ой, насмешил, — подмигнул мужик пареньку. — Соловей же тебе в отцы годится…

— Это просто меня ведьма одна заколдовала, — не моргнув глазом, соврал подгудошник. — Вот с тех пор я назад расту. Еще чуть-чуть, и начну титьку сосать.

— Да ну?! — оторвался от своего дела огнищанин.

— Вот тебе и «да ну», — скривился Баян, точно заплакать собрался. — И некому меня пожалеть. И некому меня расколдовать, и скоро не в светлый Ирий, а обратно к мамке в пузо полезу…

— И что? — растерялся мужик.

Смотрю я на них и никак понять не могу: то ли огнищанин не хуже подгудошника придуряется, то ли сказкам Баяновым поверил?

— А то, — Баян и вправду слезу пустил. — Может меня расколдовать только муж праведный, с топором в руке. Только если меня в голую задницу поцелу-у-ует… Ты-то вон, небось, откажешься? — И вдруг рассмеялся громко.

— Ах, чтоб тебя… — изругался мужик.

Но ничего как будто. Не обиделся вроде. Даже вместе с нами погоготал. А потом говорит:

— Проходите в деревню. Во-о-он, видите, кумир Белеса Мудрого посередке стоит? — махнул он топорищем, путь нам указывая. — От него третий дом Соловьев. Он эту зиму с нами прожил. Потому, видать, и напастей в деревне не было. — И опять за работу принялся.

Поблагодарили мы огнищанина. Я перед воротами спешился. В поводу Буланого в деревню ввел, и пошли мы дом хоробра искать.