Стенли Уаймэн - Волчье логово

— У меня своя цель, — гневно воскликнул он с проклятием, на которое священник ничего не возразил, — и я буду служить ей! Далее этого я не пойду. У вас своя задача. Хорошо, служите же ей, но не толкуйте мне о святом деле! Святое дело?! Пусть оно провалится к черту!.. У меня своя цель, также как у вас с мсье Гизом свои цели. И вы меня не убедите, что есть какое-то другое, более важное дело, которому вы служите!

— Дело короля? — сказал монах с кислою улыбкой.

— Скажите лучше «дело итальянки», — отвечал презрительно Безер, подразумевая вероятно королеву-мать — Катерину де Медичи.

— Дело церкви, наконец? — настаивал духовник.

— Церкви? Это ваше, мой друг! — сказал Безер, фамильярно похлопывая по груди собеседника, торопливо крестившегося в это время. — Церкви? — продолжал он. — Нет, нет, мой друг. Вот что я вам скажу: вы хотите, чтобы я пособил вам избавиться от пугала и предлагаете свою помощь в борьбе с моим… Тогда, говорите вы, над нами никого не останется. Но поймите вы наконец, — тут Безер стукнул кулаком по столу, — я не допущу, господин церковник, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела! Никого, слышите ли?! Ваше же дело меня совсем не касается. Теперь вам ясно?

Рука священника, подносившего к губам бокал, задрожала, но он не промолвил ни слова. Видам же, увидав, что мы завершили ужин, встал с места. Лицо его было мрачно.

— Арман! — закричал он. — Проведи этих господ в их комнату. Ты понял?

Мы церемонно ответили на его поклон. Монах при этом не обратил на нас никакого внимания, и мы последовали за слугою в отведенную нам комнату. Когда мы шли по длинному коридору, а затем поднимались по крутой лестнице, нам стало ясно, что всякое сопротивление теперь будет бесполезно.

При нашем приближении по обеим сторонам коридора приоткрывались двери, из которых выглядывали вооруженные люди в кирасах. Нас преследовал звон оружия и людской говор, а из открытых окон со двора доносилось бряцание уздечек и удары лошадиных копыт по камням мостовой. Дом видимо являл собой временную крепость. Все это поражало меня. Разве это происходило не в Париже, с его ночною стражей и крепкими воротами? Разве не пугает этих людей краткость августовской ночи? Даже в самом уединенном замке Керси, в военное время и в глухую зимнюю ночь вряд ли можно было встретить столько вооруженных мушкетами и пиками людей.

Естественно все это усиливало наши, а в особенности Круазета, подозрения. Когда мы поднимались по упомянутой мною узкой лестнице, я услыхал, что он замедлил шаг, а затем быстро побежал назад. В недоумении я бросился за ним. Сбежав вниз я оглянулся: Мари со слугой остановились в нерешительности, и я слышал, как последний требовал, чтобы мы вернулись. Тем временем Круазет уже был в конце коридора. Успокоив жестом нашего провожатого, я поспешил к брату, но мне преградил было дорогу какой-то человек, возникший передо мной из внезапно открытой двери. Он слышал наши торопливые шаги и теперь подозрительно смотрел на меня, но вскоре, пробормотав что-то, пропустил. Я побежал далее и очутился в дверях той комнаты, где мы ужинали. Тут я застыл словно пригвожденный к месту, ибо увидел сцену, потрясшую меня до глубины души, и лишь гордость не позволила мне принять участие в том, что я увидел.

В центре комнаты стоял Безер, а подле него ужасный монах. Круазет склонился перед ними, протянув к Видаму руки с мольбой.

— Но, мсье Видам, — словно во сне услышал я голос мальчика, — лучше сразу убить ее, чем разбивать ей сердце! Имейте жалость! Убить его — означает смерть и для нее!

Видам хранил молчание, устремив гневный взгляд свой на Круазета. Монах же явно издевался над мальчиком.

— Сердца скоро заживают, особенно женские, — говорил он.

— Но не у Кит, — воскликнул с горячностью Круазет, — не у Кит, Видам! Вы не знаете ее!

Напрасно он вымолвил эти слова! Гневная судорога пробежала по лицу Видама.

— Вставай, мальчик! — крикнул он. — Я написал мадемуазель о том, что я собираюсь сделать, и я исполню это. Безер держит свое слово. Клянусь именем Бога, — хотя в эту дьявольскую ночь я сомневаюсь даже в Его бытии, — что я сдержу слово! Иди!

Лицо его было перекошено яростью, глаза устремлены вверх, словно он призывал свидетелем клятвы Того, чье имя только что готов был отвергнуть.

Эта сцена была для меня последним ударом того дня. Словно сомнамбула я побрел обратно к лестнице, преследуемый по пятам Круазетом. Я ничего не замечал из того, что делалось вокруг, и только скрежет ключа, поворачиваемого нашим тюремщиком в замке, пробудил меня к жизни и я осознал, что мы заперты одни в маленькой комнате под самою крышей.

Кроме двух соломенных тюфяков, брошенных в углу, и огарка свечи, при свете которого комната казалась еще более убогой, здесь ничего больше не было. Я бросился на один из этих тюфяков и, отвернувшись лицом к стене, стал думать о наших рушащихся планах и торжестве Видама, проклиная в душе Сент-Круа за то последнее унижение, которому он был причиной. Потом гнев мой стал утихать, и я перенесся мыслями к Кит, в Кайлю, которая находилась так далеко от нас, — к бедной Кит с ее кротким и бледным лицом… И я простил Круазета: ведь он просил не за нас. Он унизился только ради нее…

Не знаю сколько времени я пролежал в таком полузабытьи, и что делали мои товарищи — спали, или молча бродили по комнате.

Прикосновение руки Круазета, заставившее меня вздрогнуть, вернуло мои мысли и сознание к действительности.

— Ан! — окликал он меня. — Ан, ты что спишь?

— Что такое? — спросил я, приподнимаясь на своем тюфяке.

— Мари… — начал он.

Но надобности продолжать не было, ибо я сам уже увидел Мари. Приподнявшись на цыпочки, он стоял у противоположной стены, переходящей непосредственно в покатую часть крыши, и приподнимал ставню, закрывавшую расположенное наклонно незастекленное окно. Это было окно на улицу!

— Нет ли там водосточной трубы? — прошептал я, и при первой мысли о возможном побеге меня охватило волнение.

— Нет, — тоже шепотом отвечал Круазет. — Но Мари говорит, что там перекинут брус через улицу, до которого мы пожалуй сможем добраться.

Быстро вскочив на ноги я занял наблюдательный пост рядом с Мари. Когда мои глаза немного привыкли к ночному мраку, я смог увидеть только бесконечную пустыню островерхих крыш, тянущуюся во всех направлениях. Под самым окном зияла пропасть узенькой улицы, отделявшей нас от противоположного, более низкого дома, крыша которого была где-то на уровне моих глаз.

— Я не вижу никакого бруса, — сказал я.

— Смотри вниз, — отвечал Мари.

Последовав его совету я наконец разглядел узкий брус, являвшийся связующей опорой двух домов. Он начинался на пятнадцать или шестнадцать футов ниже нашего окна и заканчивался чуть ниже слабо освещенного окна в стене противоположного дома. Я покачал головой.