Жозеф Рони-старший - Удивительные приключения Гертона Айронкестля

– Не зевать! – крикнул Гютри.

Ящер был уже в лагере и направился к высмотренному им верблюду, которого он облюбовал по каким-то таинственным причинам. Это была страшная минута, так как и другие ящеры приблизились к лагерю.

– Так как я справа, я целюсь в правый глаз, – оказал Филипп сэру Джорджу.

– Ладно, а я в левый, – флегматично согласился британец.

Раздалось два выстрела. Ящер испустил отчаянный рев и закрутился. Третья пуля, попав в верхний глаз, окончательно ослепила его.

Черные удерживали рвущихся животных, и неистовые вопли раненого ящера останавливали хищников от вторжения… На голубом небосводе тихо мерцали в вечном великолепии звезды…

– Страшный зверь – человек! – сделал вывод Гютри.

В продолжение двух дней караван продвигался вперед без помех. Каждое утро Гертон тщательно определял положение каравана и направлял дальнейший путь, руководствуясь компасом. Местность оставалась все столь же плодородной, населенной многочисленными необычайными животными: лиловато-розовыми гиппопотамами, непомерно высокими жирафами, волосатыми ящерами, пауками величиной с птиц, внушающими тревогу насекомыми (некоторые из жесткокрылых достигали величины горлиц), слонами, вооруженными четверными клыками, ползучими рыбами, огненноцветными змеями… Но особенно поражали растения. Встречались все те же голубые и фиолетовые травы, разбросанные островками, а по мере продвижения к юго-западу стала преобладать флора мимоз. Они были непостижимо разнообразны. Одни были величиной с европейскую стыдливую мимозу, другие достигали высоты берез, ясеней, буков, а некоторые были так колоссальны, что превосходили высотой и коренастостью калифорнийские секвойи.

Гертон предупредил своих спутников:

– Нужно соблюдать самую строгую осторожность. Это страшные растения.

Слова эти разожгли в Гютри любопытство. Если б он был один, он, без сомненья, уступил бы своей привычке пренебрегать опасностью, но руководителю экспедиции он охотно повиновался. Когда задевали мимозу, все равно исполинскую или низкорослую, листья сжимались, как руки, и издавали, в зависимости от роста ее, звуки, подобные звукам цитры, лиры или арфы.

– Чем же они страшны? – нетерпеливо допытывался Гютри. – Своими иглами?

– Достаточно было бы и игл. Укол их болезнен и производит своего рода помешательство… Обратите внимание, что наш окот избегает малейшего соприкосновения.

– Но что же делать, если их будет так много, что они преградят нам проход?

– По-видимому, они этого не хотят. Всюду они оставляют свободное пространство… Почему?

И он погрузился в рассматривание записок Самуэля Дарнлея.

Небо потемнело. Громадные тучи восстали из бездн. Атмосфера грозы обволокла караван.

– Будет славная гроза! – заметил сэр Джордж.

В медном и нефритовом освещении закружились вихри. Стихии неистово разыгрались, и когда необъятная молния прорезала пространство, казалось, что это какая-то неведомая мировая воля, устрашавшая животных и давившая людей. Как будто там, в тучах, внезапно зарождалась жизнь, в мертвой бессознательной материи вспыхивало сознание…

Затем потоком полилась вода, трепетная и плодоносная, прародительница всего, что растет и умирает.

Расставили палатки; плохо укрытый скот топотал ногами и подпрыгивал при порывах ветра и раскатах грома, в которых слышался как бы рев бесчисленного множества львов.

– Ах, как я люблю грозу! – воскликнул Гютри, сладострастно вдыхая влажный воздух. – Она дает мне удесятеренную жизнь.

– Но она, должно быть, несет и много смертей! – заметил сэр Джордж.

– Все несет смерть. Нужно выбирать, мой друг.

– Мы не выбираем. Нас выбирают.

Вокруг лагеря в панике неслись дикие звери. Стая жирафов промчалась, как молния, на мгновенье мелькнули утесообразные спины слонов, гигантские ящерицы искали расселины, носорог катился, как грозный валун, тяжело топотали вепри, а легкие антилопы бежали подле растерянного льва, не замечая его.

– Сейчас нет ни дичи, ни охотника! – сказал Филипп, стоявший рядом с Мюриэль.

Но гроза уже ослабевала. Грозовую тучу поглотила бездна; дождь лил уже не столь буйным потоком. И, наконец, древнее горнило снова показалось в небе.

– Вот чудовище! – проворчал Гютри.

– Истинный отец жизни! – возразил сэр Джордж. Драма быстро подходила к концу. Земля пила воду и сохла на глазах.

– Мы можем отправиться в путь! – сказал Гертон. Он говорил томным голосом и поступь его стала тяжелой.

– Как-то смутно все кругом! – сказал Гютри. – Чувствуется какая-то усталость!

– Сильная усталость! – подтвердил сэр Джордж. Филипп ничего не прибавил, но ему казалось, что вес тела удвоился.

Тем не менее Гертон дал приказ трогаться в путь, но приказ этот выполнялся с большим трудом. Люди еле волочили ноги, животные задыхались, и все подвигались вперед с крайней медленностью.

– В чем дело? – спросил Гютри.

Он говорил нечленораздельно, замирающим голосом и был как бы в оцепенении. Никто не отозвался. Караван с трудом двигался уже полчаса и не прошел еще километра. Островки мимозовых деревьев вокруг все умножались, и, наконец, стало трудно пройти. Когда человек по оплошности касался растения, листья начинали странно волноваться, ледяной ток распространялся по телу. Это явление сказывалось резче, когда задевали дерево: ветви извивались, как змеи.

– Дольше я не в силах выдержать! – воскликнул, наконец, Гютри сердито, но вяло. – Точно свинцовые гири у меня на ногах… Дядя Гертон, в ваших заметках на этот счет ничего нет? Что это, оцепенение?.. Опять эти проклятые растения, что ли, виноваты?

– Я не испытываю ощущения оцепенения, –отвечал Гертон, таким же заплетающимся голосом, как Сидней. – Нет, это не оцепенение!.. Мысли мои ясны… мои ощущения нормальны… Только вот эта невыносимая тяжесть. Как будто увеличилось давление.

– Да, – согласился сэр Джордж, – именно так. Все остается нормальным… Кроме этой тяжести.

– Я вешу пятьсот фунтов! – ворчал Гютри. – Вы не ответили, дядя Гертон, растения это, что ли? И почему?

– Думаю, что растения, – с дрожью вымолвил Гертон. – Впрочем, ты сам это хорошо знаешь… Здесь все зависит от них. Я хотел бы только понять, чего они хотят, или чем мы их стесняем?

– Здесь больше не видно ни одного животного, – заметил Филипп.

Это было верно. Не видно было ни одного млекопитающего, ни птицы, ни гада; даже насекомые исчезли. С каждым шагом тяжесть увеличивалась.

Прежде всех встали верблюды. Они начали испускать нестройные крики, постепенно угасавшие; затем они легли и больше не двигались. Ослы не преминули последовать их примеру, тогда как козы продолжали с трудом идти.