Поль Феваль - Горбун, Или Маленький Парижанин

— Так вы вывели их из игры? — уточнил Гонзаго, который не совсем понял.

Плюмаж нагнулся и сделал вид, что снимает с кого-то сапоги, причем дважды. Затем, снова приняв серьезный и гордый вид, нагло заявил:

— Да что там, их же было только двое, а я и не таких уделывал!

Галунье смотрел на своего благородного друга с восхищением и нежностью. Едва Плюмаж приступил к своему вранью, Галунье уже искренне признал себя побежденным. Его мягкая и добрая натура, равно как скромная, незлобивая душа были сами по себе достойны уважения не меньше, чем Плюмаж-младший со всеми его блистательными достоинствами.

Приспешники Гонзаго изумленно переглянулись. Наступила тишина, в которой слышался лишь чей-то тихий шепоток. Плюмаж браво подкручивал кончики своих чудовищных усов.

— Ваша светлость изволили дать мне два поручения, — наконец продолжил он, — так что теперь я перейду ко второму. Расставшись с Галунье, я сказал себе: «Плюмаж, сокровище мое, скажи откровенно: где всегда находят трупы? У воды». Прелестно! Прежде чем отправиться на поиски этих двух бездельников, я прогулялся вдоль Сены. Солнце уже поднялось над Шатле, так что нужно было спешить, однако на берегу я не нашел ничего путного: река вынесла лишь несколько пробок. Разрази меня гром, если я не опоздал! Я в этом не виноват, но все равно обидно, ризы Господни! Я сказал себе: «Плюмаж, детка, ты же сгоришь со стыда, ежели вернешься к хозяину, словно какой-нибудь недотепа, не выполнив его поручения. Va bene! 133Ведь если у человека достает смекалки, он всегда как-нибудь выпутается, разве не так?» И, неспешно двинувшись по Новому мосту, я заложил руки за спину и подумал: «Ах, дьявольщина! До чего же здорово смотрится на этом месте статуя Генриха Четвертого!» Таким манером я попал в предместье Сен-Жак. Эй, Галунье!

— Что, Плюмаж? — откликнулся нормандец.

— Послушай, ты не помнишь этого провансальского негодяя, рыжего Массабу с Канебьеры 134, который сдергивал с прохожих плащи позади Нотр-Дам?

— Помню. Его ведь, вроде, повесили?

— Ничего подобного, клянусь головой! Этот милый парнишка, доброе сердце Массабу, зарабатывает на жизнь тем, что продает хирургам свежие трупы.

— Дальше, — перебил Гонзаго.

— Да что вы, ваша светлость, плохих ремесел не бывает, но если я оскорбил чем-нибудь чувства вашей светлости — все, молчу как рыба!

— К делу, к делу, — приказал принц.

— А дело в том, что я встретил Массабу, когда тот шел из предместья в сторону улицы Матюрена. «Привет, Массабу, мой мальчик!» — говорю. «Привет, Плюмаж» — отвечает он. «Как здоровьишко, оболтус?» — «Понемножку, висельник, а у тебя?» — «Да ничего. А откуда ты, золотце мое?» — «Да из больницы, относил товар».

Плюмаж замолк. Гонзаго повернулся к нему. Галунье захотелось встать на колени, дабы выразить восхищение своему благородному другу.

— Вы понимаете? — продолжал Плюмаж, убедившись в произведенном эффекте. — Этот оболтус шел из больницы со своим громадным мешком на плече. «Всего тебе доброго, милок», — сказал я. Массабу двинулся дальше вниз, а я продолжал подниматься к Валь-де-Грас.

— И что ж ты там обнаружил? — снова перебил Гонзаго.

— Обнаружил мэтра Жана Пти, королевского хирурга, который давал урок ученикам и препарировал труп, проданный ему проказником Массабу.

— Ты видел этот труп?

— Собственными глазами, убей меня Бог!

— Это был Лагардер?

— А кто же, битый туз? Собственной персоной — его блондинистые волосы, фигура, лицо. Из него уже торчал скальпель. Даже рана та же! — продолжал он, взмахнув рукой весьма циничным жестом, поскольку увидел, что слушатели начали сомневаться. — Та же самая! Мы-то узнаем людей по ранам не хуже, чем по физиономиям!

— Это верно, — согласился Гонзаго.

Этого только все и ждали. По кучке приближенных пробежал одобрительный ропот.

— Он мертв! И в самом деле мертв!

Даже Гонзаго испустил вздох облегчения и повторил:

— Действительно, мертв!

С этими словами он бросил Плюмажу кошелек. Героя дня тут же окружили, принялись расспрашивать и поздравлять.

— Теперь и шампанское покажется вкуснее! — вскричал Ориоль. — На, мой милый, держи!

Каждому хотелось как-то отблагодарить бравого Плюмажа. Тот, невзирая на гордость, брал у всех. В этот миг на ступенях крыльца появился слуга. Уже вечерело. Держа факел в одной руке, другою слуга протянул серебряное блюдо, на котором лежало письмо.

— Это вашей светлости, — доложил он.

Приспешники расступились. Гонзаго взял письмо и распечатал. Его лицо на мгновение исказилось, но тут же он овладел собой и пристально посмотрел на Плюмажа. Брата Галунье озноб продрал по коже.

— Иди сюда! — велел Гонзаго бретеру. Плюмаж приблизился.

— Читать умеешь? — с горькой улыбкой на губах осведомился принц.

Пока Плюмаж с трудом разбирал по складам послание, Гонзаго проговорил:

— Господа, самые свежие новости.

— О мертвеце? — воскликнул Навайль. — Ничего, чем больше, тем лучше.

— И что же сообщает усопший? — попытался сострить Ориоль.

— Сейчас узнаете. Читай вслух, ты, фехтовальных дел мастер!

Плюмажа обступили. Он хоть и не был очень уж образованным человеком, но читать умел, правда, не быстро. Однако при сложившихся обстоятельствах ему потребовалась помощь брата Галунье, который, впрочем, знал грамоту не много лучше.

— Ну-ка, иди сюда, миленький мой! — попросил Плюмаж. — Что-то я плохо вижу.

Галунье подошел и в свою очередь уставился на письмо. Прочитав, он залился краской, однако нужно признать, что это было следствием радости. Казалось, что и Плюмаж-младший с трудом сдерживает улыбку. Но это продолжалось недолго. Друзья подтолкнули друг друга локтями. Они договорились.

— Вот так история! — воскликнул искренний Галунье.

— Вот те на! Ни в жизнь бы не поверил! — проговорил гасконец, принимая весьма озабоченный вид.

— Да в чем же дело? — раздавалось со всех сторон.

— Читай, Галунье, я даже голос потерял. Чудеса, да и только!

— Лучше ты, Плюмаж, меня что-то в озноб бросило. Гонзаго топнул ногой. Плюмаж тут же выпрямился и бросил слуге:

— Посвети, разиня!

Тот поднес факел поближе, и гасконец громко и отчетливо прочел:

«Господин принц, чтобы одним разом покончить с нашими счетами, я пригласил себя сегодня к вам на ужин. Буду к девяти».

— А подпись? — в один голос закричало человек десять.

Плюмаж провозгласил:

— Шевалье Анри де Лагардер.

Каждый из присутствующих повторил про себя это ставшее жупелом имя.

Воцарилась мертвая тишина. В конверте, где лежало письмо, обнаружился еще один предмет. Гонзаго достал его. Никто не мог понять, откуда он взялся. Это была перчатка, которую Лагардер сдернул с руки Гонзаго у регента. Гонзаго стиснул ее пальцами и забрал у Плюмажа письмо. Пероль хотел что-то ему сказать, но он оттолкнул фактотума.