Олег Гончаров - Боярин

Но утерпел я и сказал строго:

– В другой раз не будешь по чужим землям ходить да баб невинных в полон брать.

– Вот оно что… – понял Махмуд, почему на него напасть нежданная навалилась. – Это же когда было-то? Я уже больше года из пределов ханских не выбираюсь. Как зимой позапрошлой занедужил, так и отходился. Теперь вот в страже граничной, купцов от налетчиков оберегаю – тем и кормлюсь.

– Вот про ту зиму и поговорим. Помнишь пленников, которых ты со своими людьми на Руси взял?

– Помню, – сказал он. – Три десятка их было – двадцать четыре мужчины и шесть женщин.

– Ты смотри – памятливый. А помнишь ты полонянку, ростом невысокую, глаза у нее зеленые с крапинами карими?

– Как не помнить, – вздохнул он. – Через нее и беды мои. Попортила крови, вот и заболел. Она самая неспокойная была, несколько раз бежать пыталась и остальных подговаривала, даже на меня с кулаками кидалась.

– Это я видел.

– Ты что? Из них? – удивился он.

– Нет, – ответил я, вспомнив, как мы с Баяном на снегу животы морозили, за станом булгарским в лесу заснеженном наблюдали.

Эх, знать бы тогда… но мне словно кто-то в тот миг глаза отвел. Не признал в полонянке бойкой жену свою.

– Что с ней стало?

– Продали мы всех в Булгаре.

– Кому? – Я почувствовал, как у меня от нетерпения кончик носа зачесался.

– Ильясу Косоглазому мы женщин продали. Он всегда хорошую цену за них давал. Только требовал, чтобы мы к нему их здоровыми приводили. Вот… – снова вздохнул Махмуд. – Женщину твою во здравии сохранили, а сам оберечься не сумел.

– Где его искать?

– Известно где, – прошептал булгарин. – На базаре он человек уважаемый, его там каждая собака знает.

– Ладно, – помолчав немного, сказал я, порылся свободной рукой в кошеле, что мне Ольга в дорогу дала, две деньги Махмуду в ладонь сунул.

– Что это? – спросил он.

– Золото, – ответил я. – За то, что ты передо мной не таился.

– Так ты меня убивать не будешь? – изумился он.

– А на кой? – спросил я, потом треснул его кулаком прямо в лоб.

Всхлипнул он и в беспамятство впал.

– Полежи пока, – сказал я и кинжал обратно за голенище спрятал. – К утру очухаешься, а пока и мне, и тебе так спокойней будет.

Тихо из палатки я вылез, огляделся – спокойно все.

– Слава тебе, Даждьбоже! – в небо звездное прошептал и обратно пошел.

– Ты чего не спишь? – спросил меня Рогоз, когда я до костра добрался.

– Так ведь сами велели хворосту набрать, – ответил я и веток в огонь подбросил.

– А-а, понятно, – сладко зевнул старик и на другой бок повернулся.

На рассвете мы отчалили. А булгары на берегу остались, и Махмуд с ними. Пришел он в себя, значит. Но расстались мы мирно, выходит, никому про то, что с ним случилось, рассказывать он не стал. Золото мое у него обиду притупило, ну и пусть с ним. Мы уходили, а он все стоял и в гребцов вглядывался, видно, пытался понять – кто же из нас к нему ночью наведывался?

А перед нами разлилась широко Pa-река, и порой казалось мне, что я опять оказался посреди Океян-Моря, что вернулся на десять лет назад, что впереди, словно задремавший кит, лежит холодная земля Исландии. Где-то там ждет меня Могучий Орм, и Торбьерн, и Борн все так же теребит свой длинный нос, снаряжая драккар в далекое плавание.

– Ты чего это распелся? – спросил Рогоз. – Это же вроде на свейском?

– Да, – кивнул я. – Песня хорошая. Из детства.

Стольный город Великой Хазарии встретил меня первой весенней грозой. Ливень накрыл окрестности. Вода падала с неба сплошной стеной, молнии сверкали в поднебесье, а раскаты грома пригибали к раскисшей земле.

– Давай! Давай! – орал я рассвирепевшему небу и смеялся каждому новому удару, подставляя лицо под безжалостные пощечины дождя. – И это все?! – издевался я над грозой после очередного яростного раската. – Это все, на что ты способен? А еще Громовержец! Давай! – И, услышав мои издевки, Перун вонзал в землю новую стрелу.

– Что? – не унимался я. – Снова промазал? Эх, Побора на тебя нет, он бы тебя поучил, как стрелы в цель посылать. Недоносок!

– Ты чего орешь? – сквозь пелену дождя я не сразу и разглядел, кто это меня окликнул.

Привратник оказался древним стариком. Таким древним, что даже не верилось, что жить можно так долго. Вода заливала его изъеденное морщинами лицо и водопадом стекала со слипшейся в сосульку бороденки. Он еле стоял, неловко прикрывшись стареньким плащом, и казалось, еще немного, и его просто смоет потоками дождя.

– А чего вы тут позакрывали все? – ответил я. – Не видишь, что человек мокнет?

– Много вас тут таких подмоченных ходит – всем открывать, что ли? – И он побрел прочь от кованой решетки ворот.

– Эй, отче! – крикнул я ему вдогон. – Погоди! Мне Авраама бен Саула повидать нужно!

– Ступай, – ответил тот, не оборачиваясь. – Ступай отсель подобру-поздорову.

Он сделал еще шаг и вдруг замер. Постоял так немного, а потом повернулся да и выдал ни с того ни с сего:

– Что, Маренин выкормыш? Смеяться надо мной удумал?

– С чего ты взял, отче? – удивился я.

– А чего это ты по-нашенски говорить решил?

И только тут до меня дошло, что все это время мы разговариваем на родном мне, да, судя по всему, и старику языке. Я опешил. Вот уже полгода, с той поры как Стоян с Рогозом ладью обратно в Нов-город повели, я не слышал родной речи, и… на тебе! За тридевять земель от дома, в чужой земле, там, где и не ожидалось вовсе, со мной говорят понятными, ласкающими слух словами.

– Ты из каких краев будешь? – словно забыв о дожде, дед шагнул к воротам.

– Из древлянской земли, – ответил я.

– Земляк! – И откуда столько прыти взялось в этом изможденном теле? – Я же из вятичей, земляк!

«Ничего себе земляка нашел! – подумал я. – От Коростеня до вятичей почти три месяца пехом топать».

Но потом понял, почему так обрадовался старик, и тоже улыбнулся.

– Из вятичей? – хлопнул я себя ладонями по коленкам так, что от портов полетели брызги. – У меня же в вятских лесах знакомец есть, хоробр Соловей. Знаешь такого?

– Нет. Не знаю, – ответил старик, потом задумался и сказал грустно: – Не помню. Никого не помню, – и вздохнул горько.

И тут снова вдарил громушек и рассыпался по небу. Жалость к старику меня отчего-то по сердцу резанула. Вдруг подумалось, что и я таким забывчивым когда-нибудь стану.

– Так и быть, – сказал он. – Кто хозяин твой и что ему от ребе надобно?

– Нет у меня хозяина, – ответил я. – Мне самому он нужен. Я ему из Киева весточку привез.

– Из самого Киева? – удивился старик. – Что ж ты стоишь? Проходи давай, – он сдвинул задвижку на решетке ворот и приоткрыл створку. – Живее давай, а то промок я тут совсем.