Олег Гончаров - Боярин

– Что ж, – сказала Ольга. – Пойду.

– Я с тобой, – заявил я.

– Только тебя там не хватало, – урезонила она меня. – Зачем зря собак дразнить? Тут оставайся.

– Без охраны никак нельзя, – настаивал Претич. – Хоть гридней с собой возьми. Кто знает, что у этих на уме… – он с презрением взглянул в сторону города. – Может, Григорий им нужен был только для того, чтобы до тебя им легче добраться было.

– Не надо мне никакой охраны, – сказала княгиня. – Я у игумена прощения выпросила за неудобства, что мы братии причинили. Попросила, чтобы он Григория по христианским обычаям похоронил. Пока его отпевать будут, готовьте ладьи к отплытию. А я с собой Малушу с Заглядой возьму, да еще девок сенных. Они давно в город просились, вот и посмотрят.

– Но… – попробовал ей возразить Претич.

– И никаких «но», – отрезала Ольга. – Неужто они на баб покушаться станут?

И она пошла.

А мы остались.

Белыми барашками пены кучерявится взбитая мощными ударами вода под упругими перьями весел.

– Помаленьку давай! – прикрикивает на гребцов Ромодан. – Сейчас поднажмем, потом веселее будет!

Медленно ползут ладьи, борясь с течением. Упираются гребцы, стараются. Их теперь и подгонять не надо, сами рады пупки надрывать.

А кормчий за борт выкинул кувшинчик маленький на веревке длинной, зачерпнул водицы, глотнул с опаской и рассмеялся весело.

– Матушка! – Ольге кричит. – Отведай-ка студененькой, – и кувшинчик княгине протягивает.

Та отхлебнула и тоже обрадовалась:

– Никак в Днепр вошли?

– Точно так, – отвечает кормчий. – Братцы! Считай, что успели!

– Нам бы до ледостава к Хортице подойти, – сказал Стоян. – А там уж сани ждать должны.

– А ну-ка! – велит кормчий гребцам. – Поднавались!

И вновь над караваном понеслось привычное:

– Нале-гай!

Странно все это. Еще недавно чудилось, что мы в ромейской земле навечно останемся. Столько всего за эти месяцы, что мы в Царьгороде прожили, случилось, такого кому-то на целую жизнь хватит. И вот все к концу, вместе с ладьями, Океян-Морем избитыми, движется. Сердце щемит от осознания, что скоро я жену увижу, оттого, что отец на свободу выйдет, и лишь одно желание все остальные перевешивает: «Домой хочу. Домой».

Кажется порой, что Царь-город – это сон пустой и не более, однако на душе пусто, словно город этот меня до донышка выпил. А еще тягостно становится, когда понимаешь, что Григорий там навечно остался и не увижу я больше христианина. Вся жизнь наша – встречи и расставания. Только привыкли друг к другу, только язык общий нашли, глядишь, а уже ушел он. Навсегда ушел. Славдя, Гридя, Белорев с Красуном, Анастасий – проэдр Византийский, Андрей с Григорием… а сколько еще их будет? Сколько встреч и расставаний еще впереди предстоит? Об этом лишь Доля с Недолей знают, но они молча нить судьбы моей свивают и только посмеиваются иногда.

Ольга вон тоже почему-то нахохлилась. Может, наставника своего в думах поминает, а может, вспомнилось ей, как в Царь-город мы заявились, как после гибели черноризника едва до рукопашной с войсками императорскими у нас не дошло. Или привиделось ей, как она, окруженная девками сенными, вместе с Малушей через весь город проехала, в любой миг стрелы или копья острого в грудь ожидая. Или о том, как с Константином договор подписывала?

На встрече василис себя повел, словно и не случилось ничего. Вместе с женой и детьми княгиню встретил, как и в прошлый раз, предложил ей трапезу с ним разделить. А когда поснедали, о делах речь завели.

Нашел в себе силы Константин за смерть Григория извиниться. Понимал он, что союз с Русью ему сейчас важнее распри, потому о ереси богомильской даже слова не сказал. А может, надоел ему Фокий хуже горькой редьки с вечными нравоучениями и желанием для Церкви больше власти вытребовать. Василис и так на уступку патриарху пошел, когда тот на войну с Болгарией его подбивать начал. Хоть и кичился Константин перед послами иноземными силой и мощью империи своей, однако сам-то прекрасно знал, что сил этих самых ему не хватает.

В Армении неспокойно было – католикос с хазарами дружбу свел, а каган Иосиф давно на Кавказ зарился. Пришлось туда Никифора Фоку с армией посылать, порядок наводить. С полуночи арабы в подбрюшье империи метились, да норовили побольнее ударить. Никак они не могли с потерей Кипра смириться. И там войска держать нужно было немалые. В Тавриде и Фанагории колонии голову подняли, из-под отеческой руки Константинополя вырваться пытались. И в Херсонесе, и в Сугдее гарнизоны усилить нужно, а тут еще пираты алжирские в Средиземном море моносилиты и триремы [90]византийские топить вздумали. Некстати была Константину болгарская война.

Однако патриарх настаивал. Не нравилось Фокию, что в Византию ересь богомильская прорывается. Не терпел патриарх вольнодумства. Любое отступление от канонов веры и догматов Церкви карал строго, потому и Псов Господних подкармливал. Все боялся, что его властью обделить могут. Не желал простить Константин, что тот Папу Римского тоже почитает. Вот и пришлось императору на войну согласие дать, чтобы лишний раз патриарха не злить.

Ясно же было, кто на самом деле за убийством богомила Григория стоял. Хоть и не признавался патриарх, однако каждый в Константинополе знал – Псы Господни из патриарших рук едят, и это Фокий их на неугодных натравливает.

– Не мог потерпеть, старый пердун, – сказал Константин жене своей, когда узнал о кровавой бойне, в которой духовник архонтисы русов погиб. – Ушли бы они восвояси, да и дело с концом. Так ведь нет. Не хватило ему терпения, а я теперь выкручивайся.

– Придется на уступки идти, – сказала ему Елена, а потом добавила: – Только дочь я варварам все равно не отдам.

Константин и выкручивался. Понимал он, что Русь Византии сейчас нужна больше, чем Византия Руси. Заключил он договор, открыл для скифов дорогу через Понт. Взамен обещание получил, что отправит Ольга-Елена ратников своих в Константинополь. А вот касательно женитьбы Святослава на Варваре…

– Уперся василис, и ни в какую, – рассказала мне потом Малуша. – Говорит, что есть такой стародавний закон, согласно которому нельзя, мол, кровь государеву на сторону отдавать. А он, василис в смысле, приучен старые законы пуще новых почитать. Так что и рад бы, – передразнила сестренка Константина, – союз наш полюбовный еще и браком закрепить, но не выйдет.

– А ты, небось, обрадовалась? – усмехнулся я.

– Чему это?

– Тому, что Святослав свободным останется.

– Еще чего, – фыркнула Малушка. – Это пускай Варвара радуется.

– А ей-то чего?

– А того, что космы ее черные при ней останутся.

Сразу после того, как договор был скреплен печатями, Ольга велела нам на ладьи грузиться.