Олег Гончаров - Боярин

– И так мы тут засиделись, – сказала она. – Нам бы до ледостава в Киев вернуться.

– Должны успеть, – заверил ее Ромодан. – Хоть и против течения выгребать достанется, однако на Днепре в это время ветра попутные нам дуют, так что паруса спускать не придется. А вот мешкать действительно нельзя, сейчас каждый день на счету.

– А нам бы еще нужно в одно место заскочить, – Ольга на кормчего взглянула. – Очень нужно.

– Надолго? – спросил тот.

– Дня на три, не более.

– Впритык получается, но мы стараться будем, – вставил свое слово Рогоз.

– Вы уж постарайтесь, – сказала она гребцу. – А я не обижу.

– Да что ты, матушка, – старик был доволен, что на него внимание обратили. – Нам и так на тебя обижаться не за что.

– И все же расплачусь, чтобы у жен и детишек ваших зла на меня не было, – и пошла с пристани.

– Куда это ты заскакивать собралась? – спросил я ее по дороге.

– Потом объясню, – ответила княгиня. – Здесь и так много посторонних. Вон, видишь, грузали ромейские уши навострили.

«Никогда не поймешь, – подумал я тогда, – чего у этой бабы на уме».

Вскоре я узнал, куда так спешила Ольга.

На болгарском берегу, в Месемерие-городе, нас уже ждали. Царь Борис Болгарский со всеми чадами, домочадцами и двором на встречу с княгиней приехал. Митрополит Месемерийский в покоях своих встречу устроил. Пока нам запасы воды и снеди пополняли, Ольга с Борисом в переговоры вступили.

Столковались они быстро, а митрополит договор их своим благословением закрепил. Борис в войне с Византией завяз, уж больно силы неравными были, и хоть ромеям от болгар немало доставалось, союз с Русью сейчас как нельзя кстати был.

Двор болгарский нас на пристань провожать вышел.

– Пускай соглядатаи византийские господину своему доложат, что у нас теперь сильные сродственники появились, – сказал Борис радостно и нам вслед рукой помахал.

– Ловко у тебя все вышло, – шепнул Стоян княгине.

– Не пожелал василис Константин с Киевом родниться, – сказала Ольга, когда мы от берега отчалили, – так теперь пускай на себя пеняет, – и в ответ тоже платочком махнула.

И ушли от дружественных берегов наши ладьи, унося с собой Преславу, дочь царя Болгарского. Суждено ей теперь стать женой кагана Киевского, назло врагам государства Болгарии.

– Хорошо хоть она из наших – из Свароговых правнуков, – сказала мне Малуша, утирая слезы.

– Будет тебе, – утешал я ее. – Жизнь длинная, все еще повернуться может так, что и представить сейчас нельзя, а пока принимать ее нужно такой, какая она есть. Ты уж мне поверь. Я-то знаю.

И точно. Дня через три смотрю, а они с Преславой вместе сидят. Беседуют о чем-то как ни в чем не бывало. Порадовался я за сестренку, значит, не обидел ее Велес Премудрый разумом, и меня она поняла правильно.

Темно еще было, когда меня разбудил собачий лай.

– Чего это Полкан разбрехался? – спросонья проворчала Любава.

– Небось, соседский кот опять к нашей Мурке наведался, – ответил я и укрыл ее одеялом. – Ты спи.

Еще когда мы с Ольгой царьградские пороги обивали, суженая моя с Велизарой, женой молотобойца Глушилы, ряд заключила – в ключницы к себе взяла. Плату хорошую положила, та и рада стараться. Подрядила Велизара на подворье трех девок из Подола, потом двух кухарок укупила да еще деда-плотника с подмастерьем и мальчонку Мирослава в дворовые холопы приняла, чтоб в мое отсутствие было кому мужскую работу на подворье исполнять. Так что, когда я из Царь-города вернулся, подворье Соломоново стараниями Любавы с Велизарой на боярскую усадьбу похоже стало: и ключница, и кухари, и девки сенные, и дворовые холопы, и даже истопник у нас появились. Впервые за много лет, благодаря наследству старого лекаря и стараниям жены, почувствовал я себя не голью перекатной, а хозяином домовитым. А боярину ранним весенним утром можно и в постели понежиться да у теплого женского бока подремать, а с кобелем пускай холопы кумекают.

– Дворовые, небось, сами разберутся, – зевнул я да на другой бок повернулся.

– Погоди, – Любава замерла на мгновение, словно прислушиваясь. – Не кот это, – она села на постели. – Люди пришли. Трое. Ступай-ка, Добрынюшка. К тебе это.

Выбираться из-под теплого одеяла желания не было. Отчего-то зябко было в опочивальне, и так мечталось поспать еще немного. Но делать нечего. Если Любава сказала, что по мою душу кто-то наведался, значит, так оно и есть. Жена у меня до таких дел чуткая.

Вздохнул я, потянулся, чтобы сон прогнать, и веки потер. Темень вокруг, хоть глаз коли, а жена уже меня за плечо тормошит:

– Вставай, говорю. Лежебока.

Пришлось подниматься.

– А чего это ныне печь не топили? – поежился я.

– Да ты что? – сказала Любава. – Весна на дворе, а ты про печь вспоминаешь. Я уж Коляну сказала, чтоб дрова не переводил. Пускай хоть отоспится. Он и так всю зиму ни свет ни заря поднимался.

По осени жена моя сынка Колянова на ноги подняла. Умирал мальчишка от порчи каверзной, едва живого Колян его к Любаве принес. Про нее уже давно по Киеву добрая слава пошла. Народ меж собой перешептывался: дескать, сильная ведьма в Козарах на Соломоновом подворье обосновалась.

– Кто такая? – спрашивал порой кто-нибудь по незнанию.

– Как это кто?! – отвечали ему. – Жена Добрыни Нискинича, – не поворачивался язык у простолюдинов отца моего, Мала Древлянского, именем холопским «Малко» назвать, вот они меня по деду величать и приспособились. – Любава у него баба ушлая.

– Ох-ти! А я и не ведал.

– Это, видать, тебя ни разу не прихватывало, а то бы давно уж знал.

А с Коляновым сынком дела совсем плохи оказались. Мальчишка высох, и сам от черной немощи ходить уже не мог. Взглянула на него Любава, а потом на Коляна строго посмотрела:

– Ну-ка, признавайся, с кем тайком от жены кобелился?

Колян вначале отнекаться попытался, но у Любавы не сорвешься. Поюлил мужик немного, а потом сознался.

– Было дело, – понурил он голову. – У соседа моего, Безмена, дочери копытца обмывали. Выпили, как водится, я уж домой собрался, да во дворе меня сестрица Безменова перестрела. Она, Светлана эта, давно уж мне глазки строила, а тут у меня хмель в голове и по телу жар. Одолел меня Блуд, на соседском сеновале мы и закутырялись. Как протрезвел – совестно стало. Хотел перед женой повиниться, да смелости не хватило. А Светлана ко мне еще не раз клинья подбивала, только я ей сразу сказал, что жену люблю и промеж нас быть ничего не может. Она и отстала вроде, уж больше года мы только здороваемся.

– Отстала… – усмехнулась Любава.

– Так ведь я же ее отвадил, – сказал Колян.

– Вот на том и погорел. Уж не знаю чем, но ты Светлане сильно приглянулся. Она тебя, я вижу, даже присушить пыталась. Ну, а когда поняла, что ты от присушек женой огорожен и внимания на нее обращать не хочешь, вот тогда она в отместку тебя и спортила.