Мишель Зевако - Нострадамус

— Ты сам назвал его! Тот, кто приказал отвезти девушку в Пьерфон, до этого пытался залезть в окно ее спальни! Он влюблен в нее до безумия! И располагает всеми возможностями силой отобрать ее у тебя! И, будь уверен, отберет!

— Вы уверены в том, что Генрих Французский сделал все, как вы говорите?

— Джино! — позвал Нострадамус.

— Я здесь! — отозвался возникший ниоткуда старичок. — Я уже здесь. Только что прибыл. Есть новости, хозяин. Наши разведчики вышли из замка и…

— Джино, — прервал его маг, — где король?

— В Лувре, — со странной усмешкой сообщил старичок.

— В Лувре?

— Да. Его Величество вернулся туда усталым и очень недовольным тем, что понапрасну съездил в Пьерфон.

— Говори, говори, Джино… Что дальше?

— Дальше все очень просто. Наш добрый король велел схватить девушку и надежно спрятать ее за толстыми, крепкими стенами своего замка. Сегодня утром он сам приехал туда. И что же? Пустая клетка! Никакой птички! Птичка упорхнула! А кто открыл клетку? Имя этого наглеца, этого смельчака хорошо известно. Да-да! Хорошо известно всем! Его зовут Руаяль де Боревер! Берегитесь виселицы, берегитесь быть четвертованным, мессир де Боревер! В эту самую минуту, — продолжал Джино, — все ищейки Парижа рыщут в поисках птички и птицелова. Тот, кто найдет птичку, получит сто тысяч экю. Кто сдаст Боревера — тоже сто тысяч.

— Хватит, хватит! — зарычал Руаяль. — Этот человек умрет!

Это прозвучало, как удар грома. Когда его отзвуки затихли, Руаяль де Боревер гордо выпрямился, утер выступивший на лбу пот и тихо, но твердо сказал:

— До сих пор я не знал, что король может нарушить свое слово. Я, разбойник, никогда не опускался до подобного бесстыдства. Я не знал, что король способен насильно заставить девушку отдаться ему. Мне внушали другое: король — это король! Это высшее благородство, высшая доблесть, сама честь! Это цвет рыцарства, это отвага… Вот что такое настоящий король! А этот король умрет, господа! Кто убьет его? Я — разбойник, я — нищий бродяга! Я проникну в его Лувр. Я подберусь к его трону, и эта рука нанесет только один удар. Без промаха.

— Значит, вы бесповоротно решили убить Генриха Французского? — спросил Нострадамус, и в голосе его прозвучала какая-то ужасающая, какая-то унылая нежность.

Боревер молча кивнул.

— Хорошо, — продолжал маг. — Значит, вы попытаетесь проникнуть в Лувр. Если вас не убьют еще у входа во дворец, вы окажетесь перед дверью в апартаменты короля, где вас непременно схватят гвардейцы Монтгомери… И не пройдет и нескольких часов, как Флоризу отдадут королю, потому что вас, единственного, кто способен защитить ее, уже не будет на этом свете…

Боревер хлопнул себя по лбу. Его взгляд перескакивал с Нострадамуса на Джино и никак не мог остановиться.

— Успокойтесь, — сказал Нострадамус. — Я так хочу… И доверьтесь мне… Вы же мне верите?

— Верю, — ответил Боревер. — Верю, потому что вы ни разу меня не обманули.

— Отлично. Тогда — слушайте! Я клянусь вам именем вашей матери, что приведу вас к королю с оружием в руках…

Боревер хрипло вскрикнул, упал на колени и, схватив руку Нострадамуса, покрыл ее пылкими поцелуями. Нострадамус, ласково глядя на юношу, отнял руку.

— Когда вы это сделаете? — заикаясь от волнения, спросил Руаяль.

— Джино, на какой день назначен поединок короля с Монтгомери?

— На 29-е нынешнего месяца, — ответил старичок.

— Прекрасно. Руаяль де Боревер, 29-го числа этого месяца я дам тебе оружие, и ты пойдешь на ристалище, чтобы сразиться там с королем Франции за честь твоей дамы сердца. Дитя мое, — добавил он печально, — ты должен знать, что вступишь в этот поединок не только из-за любви. В этот день, Боревер, в твою руку мужчины будет вложен карающий меч судьбы…

— Да будь это даже божий меч, — воскликнул Руаяль, — моя рука не дрогнет! Я подожду дня, который вы назначили… Я буду ждать его с доверием, ведь вы до сих пор никогда меня не обманывали… А теперь я хочу услышать имя моей матери, имя моего отца! Я сказал вам об этом, как только пришел. Это моя первая просьба.

— Душой твоей матери, которая сейчас смотрит на нас с небес и слушает нас, клянусь, что ты узнаешь их имена в день, когда расправишься с Генрихом Французским.

Металлический отзвук его голоса, когда маг произносил клятву, заставил Боревера задрожать.

— Ладно, подожду этого дня, — вздохнул он. — Но как быть с отцом Флоризы?

— С Роншеролем! — скрипнул зубами Нострадамус. — Ты по-прежнему хочешь, чтобы он оказался на свободе?

— Да. Я обещал это Флоризе. Пусть я должен из-за этого умереть, пусть даже из-за этого сорвется мой поединок с королем, я должен напасть на Шатле. Я не король, я держу свое слово!

Сухой смешок отозвался на его гордые слова. Боревер в гневе обернулся и увидел, как Джино, посмеиваясь, потирает руки.

— Освободить великого прево! — смеялся старичок. — Ха-ха! Это невозможно, клянусь всеми святыми! Невозможно!

— Почему? — нахмурившись спросил Нострадамус.

— Потому что он уже на свободе! — ответил Джино. — Это первое, что сделал король только что, вернувшись из Пьерфона. Он отправился прямо в Шатле, спустился в темницу, где томился заключенный, то есть господин де Роншероль, и сказал ему: «Мой славный великий прево, прости, что я заставил тебя испытать радости „Рая“… Но представь себе: воспользовавшись твоим отсутствием, один негодяй осмелился похитить твою дочь! Но я, король, не могу допустить, чтобы так обращались с девушкой столь знатного происхождения, с дочерью моего придворного! И потом, это же ужасно, Роншероль, это недостойно тебя: твоя дочь в руках разбойника, бандита! И какого разбойника! Руаяля де Боревера! И я подумал, что единственный, кто способен найти этого проклятого негодяя и схватить его, это ты, мой великий прево! Вот почему я освобождаю тебя. И возвращаю тебе мое расположение. Ты по-прежнему остаешься на своем месте. Иди, мой храбрец! Обыщи Париж дом за домом, камень за камнем, но добудь мне твою… Нет! Добудь мне этого мерзавца, чтобы я мог разорвать его на части! А пока…»

Старичок замолчал и, казалось, прислушался.

— Что — пока? — переспросил Нострадамус.

— Вот вам и ответ. Он на пороге, — сказал старичок, исчезая.

Издалека послышался звук рога.

— Спрячьтесь! — быстро сказал Нострадамус и подтолкнул молодого человека к двери потайной комнаты. — Спрячьтесь и слушайте!

Прошло две минуты. Затем входная дверь открылась. Вошел человек в сопровождении двух пажей и дюжины гвардейцев охраны. Этот человек был одет с чисто театральным великолепием, а на его небесно-голубом шелковом камзоле сияли вышитые золотой нитью французские лилии. Королевский герольд собственной персоной. Он адресовал Нострадамусу исполненный благородства поклон и возвестил: