Юрий Иванов-Милюхин - Разбойничий тракт

Наконец из царских врат появился седобородый уставщик в простенькой старообрядческой рясе, с неприметной митрой на седых волосах. Раскрыв старинную книгу, он начал басовито читать молитвы, изредка прерывая их крестными знамениями, народ услужливо повторял его действия. Когда служба закончилась, священник подошел к бочке и опустил палец в воду. Она была как раз, видно, помощник подсуетился своевременно. Затем поп оглядел паству, выбирая, с кого начать, и больше всех ему пришелся по душе Дарганов мальчонка. Он указал родственникам, чтобы те его раздели. Дарган снял с пацана одежду и поднес его, поджавшего с перепугу руки и ноги, к купели. Недолго думая, уставщик перекрестил парнишку и ухнул его с головой в кадушку.

– Отцу и сыну и святому духу, – забубнил он. – Крещается раб божий Панкратий…

Не переставая бормотать стихи из Завета, поп окунул мальчика еще раз, потом еще. За спиной Даргана негромко ойкнула Софьюшка, она подумала, что ребенок раскричится. Но после третьего нырка пацан увернулся от полотенца и сам потянулся к воде.

– Настоящий казак вырастет, – довольно крякнул батюшка. – Ни воды, ни огня, ни вражеского оружия не будет бояться. Отцу и сыну… Причисляется к истинной православной вере раб божий Панкратий.

На улице был морозец, и хотя солнце стояло высоко, его лучи уже не так прогревали землю, они как бы рассеивались по ней светлыми холодными струями. Дарган подождал, пока за двери церковки выйдут все родственники, и ступил на дорогу, ведущую к дому.

Когда до хаты оставалось саженей двадцать, хорунжий размашисто взошел на бугор возле угла забора и расставил ноги. С этого места хороню просматривались дали, и те, что сверкали снежными вершинами впереди, и те, что золотились равнинами с пожелтевшей на них травой позади. Пересадив парнишку на левую руку, казак поправил на его голове маленькую папаху, поддернул на ладошках рукавички из овечьего пуха. Щеки у мальчика взялись румянцем, темные глаза запыхали огоньками, словно раздуваемыми кем-то изнутри, – наверное, давали о себе знать поколения, сплошь темноглазые, за исключением прадеда-джигита. Тетки с дядьками за спиной притихли в ожидании дальнейших действий главы рода, Софьюшка отвернула угол платка, она поняла, что крещением дело не закончилось. Сейчас должно было произойти еще одно таинство, почти языческое.

– Вот и ты стал православным казаком, – обращаясь к сыну, негромко заговорил Дарган. В горле у него запершило, он задушил кашель на корню и продолжил: – Ты станешь воином, честью и правдой будешь служить одной для всех нас матери – России.

Мальчик приткнулся к черкеске, со вниманием уставился отцу в глаза, он словно понимал всю ответственность момента. Дарган обернулся назад, вытянул руку по направлению к равнинам.

– Там раскинулась Россия, ее по крупицам собирали и оберегали от врагов наши с тобой деды и прадеды. Видишь, какие просторы, нехоженые, немереные, полные добра, значит, наш казацкий род Даргановых трудился и хорошо служил народу русскому.

Казачок приподнялся на ножках, с еще большим напряжением всмотрелся вдаль, он впитывал в себя расстояния, утыканные свечами раин, и каждое слово, звучавшее из уст батяки. Родственники как завороженные оглянулись на бескрайние поля, они будто впервые увидели знакомую с детства картину. А Дарган развернулся в обратную сторону, теперь он показывал рукой на заснеженные хребты.

– А те вершины должен покорить ты, – не сводя спокойных глаз с мальчика, твердо сказал он. – Ты дойдешь до этих гор и взойдешь на самую высокую из них, с которой наш дом, а с ним и вся наша родина раскроются как на ладони.

Сзади раздались негромкие всхлипы. Софьюшка вытирала платком распухший нос, но отец с сыном не обратили на это внимания, сейчас их объединяло одно чувство – любовь друг к другу и ко всему вокруг. Тетки и дядья тоже посчитали, что мать мальчика не выдержала нахлынувших на нее переживаний.

Но все было не так, молодая женщина поняла, что мечты о просвещении детей в европейских университетах рушатся у нее на глазах, она не могла допустить подобного варварства и в то же время не знала, как ему противостоять. Между тем Дарган прижал парнишку к себе еще крепче, положил правую руку на рукоятку кинжала, глаза у него вспыхнули благородным огнем. Расставив ноги в кожаных ноговицах еще шире, он поднял голову и крикнул в небо:

– Слава новокрещеному казаку Панкратию!

– Слава, слава, слава! – отголоском отозвалось эхо за его спиной и раскатилось по округе.

Дарган взмахнул рукавом черкески с белым отворотом, осенил себя и ребенка широким крестом:

– Отцу и сыну! Аминь!

Прошло двадцать лет. На охраняемой терскими казаками Кавказской линии от устья Терека до устья Кубани не прекращались кровавые стычки с непокорными горцами. Особенно яростными они были на Кизлярско-Моздокском участке. К власти пришел третий имам Дагестана и Чечни Шамиль. В отличие от первого имама Гази Магомета и его не столь агрессивного последователя, он не стал углубляться в бесполезные политические диалоги, а сразу объявил русским колонистам газават, одновременно взялся за строительство имамата – независимого мусульманско-теократического государства на территории Кавказа.

Аулы по правому берегу реки Терек закипели страстями, горцы уже не делились на абреков и мирных. Они группами переправлялись на левый берег и разбойничали в приграничных населенных пунктах, не щадя ни детей, ни стариков, угоняя в рабство молодых мужчин и женщин. Резня была страшной, даже турки позавидовали бы братьям по вере, когда эти красавцы с крашеными хной ногтями и бородами набрасывались на людей бешеными шакалами, валили их на землю и как баранам перерезали горла, а потом выгребали из куреней все до последнего. Регулярные войска не справлялись с возложенной на них задачей, потому что воевать с летучими отрядами разбойников были не приучены, а действовать одинаковыми с ними методами не позволяли введенные еще Александром Первым демократические преобразования.

Военная машина Российской империи начала пробуксовывать, вместо того чтобы отодвигать границы в глубь извечного врага – Турции – и присоединить новые земли, она застряла на месте. Вдруг выяснилось, что великолепно обученная армия на Кавказе оказалась совершенно бесполезной. Впрочем, об этом предупреждал еще Главноуправляющий по делам Кавказа, обосновавший ставку в грузинском Тифлисе, генерал Ермолов, которого за семь лет до Шамиля убрали с этого поста за сочувствие офицерам-декабристам, выводившим якобы революционно настроенные войска на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге. Населенная преимущественно мужиком-деревенщиной, Российская империя тогда так и не проснулась, и спать ей отводилось, как Илье Муромцу еще тридцать три, обещавших растянуться неизвестно на сколько, сказочных года. Купился Ермолов дешево и сердито, ко всему вольнодумец на дух не переносил первобытного уклада жизни горцев, особенно надуманной их гордости.