Алексей Пиманов - Александровский cад

Алмаз вернули в хранилище, и я вновь вынужден был ждать. Правда, оставался еще один камень. Но вот его следы затерялись. Вернее – следы пресс-папье с фамильным гербом на ручке, в тайнике которого мои родители успели спрятать алмаз. Долго я искал его. Даже надежду потерял. И только сейчас, вместе с другими готовя архивы и запасники Кремля к эвакуации, наткнулся на акт вскрытия сейфа Свердлова в 35-м году. Среди предметов, изъятых из него, оказалось и пресс-папье с нашим гербом. Узнать о том, что Панин поставил пресс-папье у себя на полку в кабинете, для меня не представляло особого труда. Секретари и уборщицы – лучший источник информации…

– Герман Степанович, вернее, господин барон, а зачем же вы убили Панина? И на какой черт вам понадобился план эвакуации культурных ценностей Кремля?

– Убивать Панина я не собирался. Но в ту ночь он неожиданно вернулся в кабинет… А план эвакуации я схватил случайно, не хотел оставлять отпечатки пальцев на пресс-папье, которое после изъятия алмаза таскать с собой, естественно, не собирался. Вот и завернул реликвию в первую попавшуюся бумагу…

Лешка не видел, что во время своего рассказа старик незаметно опустил руку в карман. На последних словах с Варфоломеевым произошла удивительная метаморфоза. До этого скромный и благообразный старик, к которому, кроме сожаления и симпатии, ничего нельзя было испы-«тывать, выпрямил сгорбленную спину, его лицо превратилось б жесткую маску, а движения приобрели расчетливую траекторию: Варфоломеев сделал замах ножом, но чей-то окрик заставил его дрогнуть.

– Пригнись! – В дверях каморки стоял Владимир Константинович.

Лешка инстинктивно пригнулся, и клинок вонзился в нескольких сантиметрах от его головы.

А дальше был бой двух стариков. Удар, блок, захват, прыжок, еще один удар – все это со стороны напоминало удивительный, ни на что не похожий танец. Лешка, который ничего, кроме бокса, в своей жизни не видел, следил за этим невиданным доселе поединком как зачарованный…

– Лешка! – Крик отца вернул его к действительности. Варфоломеев, успевший вырвать нож из стены, стоял напротив Владимира Константиновича. До рокового броска оставались доли секунды. И тут Лешка схватил первую попавшуюся старинную вазу и обрушил ее на голову Германа Степановича…

Когда Варфоломеев пришел в себя, первое, что он увидел, – отца и сына Казариных, молча сидевших напротив.

– Не повезло… рука дрогнула… – прошептал Герман Степанович, отер кровь с губы и огляделся. – Ну что, капитан Татищев, теперь у нас с вами две дороги: либо к кремлевской стенке, либо делим все и разбегаемся, – пробормотал вдруг Варфоломеев. – Я все поделю по-честному…

Алексей разжал кулак.

– И даже его?

– Отдай! – прошептал одними губами Варфоломеев и протянул дрожащую руку.

– Сидеть! – тихо, но тоном, не терпящим возражений, скомандовал Владимир Константинович, после чего взял алмаз из руки сына. Он долго смотрел на камень, а затем поднял глаза на Варфоломеева:

– И все это – из-за него?!

– Отдай, умоляю, отдай! Казарин-старший с омерзением сжал зубы.

– Не суетись, Герман. Это ведь так на тебя не похоже. Варфоломеев затих, сплюнул кровь и зло спросил:

– Ну и что вы со мной сделаете?

Владимир Константинович посмотрел бывшему другу в глаза.

– Ты убийца, и что с тобой делать – решит суд. Варфоломеев ядовито рассмеялся:

– Не-ет, я не убийца…

– Скажите это Панину и Шумакову! – выдохнул Лешка. Глаза старика опять заблестели ненавистью.

– Кому?! – Герман Степанович подался вперед, но, увидев, как Казарин-старший сжал в руке нож, снова обмяк – Да вы ничего не поняли. Если бы эти слизняки после вскрытия сейфа все сдали государству – все без утайки – ничего бы этого не было! Считайте, что моей рукой водило правосудие.

Владимир Константинович схватил Варфоломеева за отворот тужурки.

– Ты хочешь сказать, что все это делал во имя справедливости?

– «Справедливость», – презрительно передразнил его Герман Степанович. – Что ты о ней знаешь? Много мне дала твоя справедливость? Такие, как они, отняли у меня все: родителей, жену, детей, семейные реликвии, Родину…

Лицо Владимира Константиновича передернулось. Он отпустил ворот тужурки Варфоломеева и брезгливо вытер руку.

– Да и какая, это, к черту, Родина? – не унимался Герман Степанович. – Ни ты, ни я, ни он ей больше не нужны. Плевать она хотела на нас. Завтра-послезавтра немцы тебе покажут, что такое Родина.

При этих словах Казарин-старший судорожно сжал левой рукой лезвие ножа.

– Не смей произносить это слово своим поганым языком! Не смей, слышишь?!

На руке выступила кровь, но он этого не заметил.

– Ты хочешь, чтобы я ответил тебе, что такое Родина? Так я тебе отвечу…

Варфоломеев презрительно сплюнул.

– Не надо учить меня Родину любить, Володя. У меня она осталась там, а ты вот вписался… – Герман замолчал и вдруг добавил: – Значит, все-таки стенка?

После чего неожиданно повернулся и подмигнул своему бывшему любимцу.

– Ну что, Алешка, папа твой сделал свой выбор…

Владимир Константинович молчал и не сводил внимательных глаз с Варфоломеева, контролируя каждое движение старого сослуживца. Он понимал, с кем имеет дело. И тут Алексей протянул старику алмаз:

– Забирайте! Забирайте и уходите.

Не поверивший своему счастью Варфоломеев-фон Шпеер нерешительно протянул руку и схватил камень. Владимир Константинович побледнел и, посмотрев на сына, тихо спросил:

– Ты… подумал?

Лешка утвердительно кивнул.

– А что ты завтра им скажешь? Алексей пожал плечами:

– Что-нибудь придумаем, – и, улыбнувшись, добавил: – Обязательно придумаем, товарищ штабс-капитан.

Варфоломеев смотрел то на алмаз, то на людей, с которыми пять минут назад вступил в смертельную схватку.

– Правильно… все правильно… очень правильно…

С этими словами Герман Степанович поднялся и начал пятиться к двери. Холодная испарина выступила у него на лбу. Удивительно, но он вдруг опять превратился в старика. Он тихо вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь.

После ухода Варфоломеева наступила гнетущая тишина.

– Интересно… – нарушил ее Лешка.

– Ты про что?

– Про все! Про тебя, про меня.

Владимир Константинович смотрел на сына, не мигая.

– Ну, договаривай. Лешка хитро улыбнулся.

– Что ж, про отца мне посторонние люди кое-что рассказали. Хотелось бы и про мать послушать.

Владимир Константинович явно ждал этого вопроса. Он тяжело вздохнул.

– Ладно, пошли домой, что-нибудь выпьем. Разговор нам предстоит долгий…

Ноябрь 1920 года

Зарево пожаров и орудийная канонада доносились до самых берегов Черного моря. Оборона Севастополя подходила к своему печальному концу. Белая армия еще пыталась сдержать натиск врага, но финал был неизбежен. Красные наступали по всем фронтам, и было понятно, что уже вечером они войдут в город. Паника началась рано утром и к полудню достигла своего апогея. Всеми правдами и неправдами обезумевшие люди пытались попасть на один из последних пароходов, стоявших на рейде недалеко от берега.